мне просто охота кому-нибудь ебало откусить
Название: Все мы герои и все мы изменники
Авторы: holeeful, Элайджа Бейли
Иллюстратор: Shoemaker (Арт 1, Арт 2 (спойлер), Арт 3, Арт 4)
Бета: 1-я часть Dr. Horrible, остальное в авторской редакции, извините
Размер: ~75 200 слов
Персонажи/Пейринг: Анжольрас/Грантер, практически все персонажи Les Misérables, а также Фиона, Рис, Адриан, камео Андерса
Категория: мульти (джен, слэш, есть намёки на фемслэш, гет и полиамурные отношения м/ж/м)
Жанр: эдвенчур, кроссовер, революция
Рейтинг: R
Саммари: Киркволльский Круг был не единственным, где восстали маги. Но кому есть дело до мелкого Круга в орлейской глуши?
Предупреждения/примечания: типичное для обоих канонов насилие, сцены сексуального характера, вольное переложение Dragon Age Asunder. Этот текст — кроссовер Dragon Age и Les Misérables, можно читать как текст по DA с оригинальными персонажами.
Название из стихотворения Георгия Иванова.
Поскольку текст большой, мы публикуем тизер, а всё остальное можно прочитать или даже скачать на АО3.
Ссылка на скачивание: .doc
Ссылка на АО3: Все мы герои и все мы изменники
Всем прочим камерам в темнице Грантер предпочитал крайнюю левую, потому что только в ней было некоторое подобие окна: узкое горизонтальное отверстие в стене под потолком, которое днем пропускало в помещение немного света. Полная темнота пугала Грантера. Храмовники знали об этом и шли ему навстречу.
Заточения его не обижали, напротив, после них он с даже большим усердием подходил к продумыванию планов. Когда Грантера ловили, вина целиком ложилась на него, и в подвалы Монфорского Круга он шел без всякого сопротивления. Особенно если его ловили на горячем, и не храмовники, которых легко было провести, а сам Первый чародей, понимавший, что в скромной глиняной миске были размешаны отнюдь не краски и не безобидное бодрящее зелье.
В наказание за провинность ему полагалось отсидеть в темнице вечер и ночь. Не худший расклад, по мнению самого Грантера.
Он почти задремал, привалившись плечом к стене, когда в замке повернулся ключ. Высокие потолки подхватили ехидный голос Эпонины, которому вторило молчание столь полное, что Грантер мог ощутить его почти физически.
— … превзошел. — Начала фразы Грантер не расслышал. — Я сильно впечатлилась. Думала даже выхватить меч и взяться за освобождение магов. Ты готовился или это так, спонтанно вышло? С другой стороны, — голос Эпонины сочился ядом, — с этим постоянным кукованием в темнице у тебя должна быть куча времени на пламенные речи.
Ей ответила тишина, но Грантер мог представить брошенный на нее свирепый взгляд. Пусть Эпонина была из «своих», Анжольрас не выносил, когда по его демагогии проезжались храмовники.
Дверь соседней камеры скрипнула и захлопнулась.
— Отдохни пока, — сказала напоследок Эпонина. — Эй, Грантер! Как дела?
— Лучше всех, — ответил Грантер. Эпонина засмеялась.
— Ну вот и чудно. Ведите себя прилично.
Грантер дождался, пока Эпонина уйдет, и перебрался к общей с соседней камерой стене.
— Что, — спросил он, — Ламарк снова застукал тебя на середине речи против Ламарка?
Стены тут были тонкими. Не настолько, чтобы их можно было проковырять ложкой, однако достаточно, чтобы вести беседы не повышая голос. Говорить заключенным запрещалось, но храмовники обычно закрывали на это глаза.
Анжольрас долго молчал — Грантер решил было, что он не настроен на разговоры, — но в конце концов снизошел:
— Это был Мириэль.
Грантер застал последнее собрание лишь отчасти, но мог представить себе, какая драма развернулась в библиотеке. Анжольраса периодически заносило: ему казалось, что его резолюционистский бред воспримут лучше, если декларировать его с возвышений. Для храмовников взобравшийся на стол Анжольрас был знаком, что собрание пора разгонять. Обычно этим занимался рыцарь-командор Ламарк, один вид которого по непонятным причинам действовал на Анжольраса усмиряюще, но если за дело брался либеральный до мозга костей Первый чародей, значит, их светлый лидер действительно себя превзошел.
Анжольрас умел произвести впечатление. Иногда Грантеру казалось, что он сам колебался на грани того, чтобы ему поверить, и если бы не здравый смысл — всегда так некстати, — он попал бы сегодня в подвал не за приготовление сомнительных настоек, а за «подрывающую сообщество Круга деятельность».
Жаль, подумал Грантер, что здравый смысл неизменно одерживал верх над желанием что-то изменить, и усыпляющие душевную боль микстуры были ему куда ближе, чем пустой треп о свободе.
— Мириэль лютует в последнее время, — сказал он. — За двоих впрягается старик. Когда ты последний раз видел Ламарка?
Грантеру мерещилось порой, что между ним и Анжольрасом существует связь. Односторонняя, конечно же; Анжольрасу не было до Грантера никакого дела, кроме тех моментов, когда тот напивался и отводил душу, выискивая в эмоциональных манифестах досадные смысловые бреши. Храмовником Грантер не был, поэтому, Анжольрас давал ему шанс и принимался переубеждать, что всякий раз выливалось в совершенно одинаковые вербальные пике.
И была темница, в которую Грантер шел со смирением пойманного с поличным воришки, а Анжольрас — с видом борца за свободу, которого вели на гильотину.
Сейчас их разделяла стена, но Грантер все равно почувствовал, как напрягся Анжольрас.
— Ламарк болен, — сказал он с неохотой.
— Говоришь так, словно тебе в самом деле его жаль, — заметил Грантер.
Ему было наплевать — и на Ламарка, и на Мириэля, и на весь Орлей с его Кругами и бесконечными дворцовыми переворотами. Умрет один — придет другой. Анжольрас говорил на собраниях (других собраниях, которые велись за закрытыми дверями после отбоя), что за пределами Круга грядут перемены, и что маги устали терпеть. Грантер внимал новостям с недоверием. Мир никогда не стоял на месте, но никогда и не менялся в лучшую сторону.
— На его место может прийти кто-то похуже, — сказал Анжольрас таким тоном, словно уже знал, кто займет место Ламарка. Он мог знать, решил Грантер, просто не хотел делиться соображениями с местечковым треплом и пьяницей.
— Неужели наш неутомимый борец за права магов опустился до политики меньшего зла? — с притворным ужасом спросил Грантер.
Стены не были настолько тонкими, чтобы пропустить страдальческий вздох Анжольраса, но Грантер никогда не жаловался на фантазию. Он хорошо представлял себе соседнюю каморку, без окон, с влажными каменными стенами и холодным полом, и сидящего около стены на соломенной подстилке Анжольраса, сердитого и воодушевленного одновременно. Грантер никогда не видел его за пределами собраний или вне толп Монфорских магов, — да и теперь их разделяла стена, — но отчего-то думал, что даже в отсутствии публики лицо Анжольраса не покидала извечная нервная гримаса.
— Как ты здесь оказался? — спросил Анжольрас. В его голосе явственно зазвучали обвинительные нотки.
— Сыграем в «две лжи, одна правда», — предложил Грантер. — Я нарисовал в женской уборной Андрасте в непристойной позе и попытался свалить все на Жеанн. Я приготовил кое-что по-настоящему убойное в алхимической лаборатории, но мой порыв не был оценен по достоинству. Я сбежал за пределы Круга и провел ночь в объятиях ослепительной одноглазой ривенийки.
Анжольрас ненадолго замолчал, и Грантер позволил себе нахальную мысль о том, что тот задумался всерьез. Тем сильнее он удивился, когда Анжольрас ответил:
— Что ты сделал в лаборатории?
— Постой. — Грантер был обескуражен. — Я бы хотел проследить за ходом твоих мыслей.
— Ты бы не стал сваливать вину на Жеанн, — ответил Анжольрас. — Хотя нарисовать Андрасте в непристойной позе мог бы. И ты слишком боишься выходить за пределы Круга, чтобы на самом деле сбежать с ривенийкой.
— Вот это было довольно обидно, — сказал Грантер, пытаясь ничем не выдать свой ужас.
Они с Анжольрасом могли сколько угодно времени проводить здесь, внизу, за бессмысленной болтовней, но вне темниц их отношения возвращались к обычным перебранкам и злобным взглядам, которыми вознаграждались любые ядовитые ухмылки Грантера. Темницы были чем-то вроде нейтральной территории, и Грантер рассчитывал, что все его россказни вылетали из белокурой головы Анжольраса сразу же, стоило ему покинуть затхлую подвальную темноту.
— Я сделал поразительную вещь, — сказал Грантер громко, голосом пытаясь отогнать от себя лишние мысли. — Она расплавила миску и как раз принялась за стол, когда Мириэль ворвался в лабораторию и испортил мой эксперимент.
— А что ты собирался сделать? — поинтересовался Анжольрас. Грантер напрягся, пытаясь уловить в его словах насмешку.
— Легкий галлюциноген, — ответил он осторожно. — Но я перепутал порошок из корня смерти с порошком из феландариса. И Мириэль, скорее всего, был расстроен не из-за глиняной миски и пятен на столе, а из-за бессмысленного расходования редкого материала.
— «Перепутал», — повторил Анжольрас, и теперь он абсолютно точно издевался.
— «Положил намеренно, чтобы посмотреть, что будет», — сознался Грантер.
— Это довольно опасно, разве нет?
Стихийные маги, подумал Грантер с нежностью. Они не смыслили ни в травах, ни в алхимии.
— Не опаснее, чем подбивать Круг на восстание, — сказал он. Анжольрас рассмеялся, и Грантер замер, как взятый на арбалетный прицел зверек.
Он не впервые слышал смех Анжольраса: тот смеялся чаще, чем можно было подумать, — над нелепыми шутками Курфейрака или ехидными комментариями Комбефера; над хлесткими памфлетами Жеанн или жизнерадостными пересказами бесконечных злоключений, которые приключались с Боссюэ. Иногда Грантеру удавалось рассмешить его здесь, в темницах, но всякий раз эта простая человеческая реакция повергала его в ступор.
С обреченным отчаянием он понял, что пойдет на все, лишь бы Анжольрас рассмеялся еще раз. Не над шутками Курфейрака или ехидством Комбефера, не над стишками Жеанн или историями Боссюэ, а над его, Грантеровскими, рассказами.
— Это ты не слышал историю про тот раз, когда я подменил обсидиан ониксом, — весело начал Грантер, внутренне радуясь, что их разделяет стена, и Анжольрас физически не может увидеть выражение его лица. — Мне было четырнадцать, и я изнывал со скуки...
— Я был в Монсиммаре, — вдруг сказал Анжольрас, и Грантер осекся.
Они почти не говорили о прошлом, особенно маги вроде Грантера, выходцы из состоятельных семей, которых собственный дар вырвал из светского общества и швырнул в Круг, где эльф из нищей семьи был равен отпрыску императрицы. Но в такой замкнутой системе о прошлом каждого в итоге знали все.
Все они знали, что когда-то Анжольраса пытались приструнить воспитатели Монсиммарского Круга, но ничего не вышло, и его просто сослали подальше в надежде, что глушь на границе с Неваррой сгладит его дурной характер. Сгладил ли? Грантер не мог сказать. Шестнадцатилетний Анжольрас свалился на его голову как долийское божество, древний забытый бог, объятый пламенем и ненавистью. Грантеру тогда было восемнадцать, и самому себе он казался потрепанным жизнью циником.
— И тоже изнывал со скуки? — поинтересовался из вежливости Грантер, прекрасно зная, что в это время Анжольрас с неистовством месячного котенка пытался воевать с системой.
— Портил жизнь Первому чародею, — ответил Анжольрас.
— А ведь ничего не изменилось, да? — заметил Грантер, получив в ответ сдержанный смешок.
— Так что случилось с обсидианом и ониксом?
Грантер начал рассказывать. Он говорил долго, пожалуй, несколько часов, пока Анжольрас не перестал отвечать. Было сильно за полночь; часа, может быть, два или три.
Грантер отошел от стены и вытянулся прямо на каменном полу. Если запрокинуть голову, виден был поблескивающий в лунном свете кусок стены, которой был обнесен замок Монфор, Монфорский Круг. Звезд видно не было.
Он приготовился бдеть.
На входе в главный зал Грантер снова зевнул, едва не вывихнув себе челюсть. От недосыпа голова казалась ватной, а мир вокруг — нереальным. Он с радостью забился бы в какой-нибудь угол и проспал там до обеда, но не хотел нарушать распорядок сразу после выхода из темницы: ему нравилось думать, что заключение отпускало все его грехи, поэтому перед совершением новых он предпочитал побыть праведником хотя бы несколько часов.
Обеденный зал был самым холодным и мрачным помещением замка, который и так не отличался уютом. В середине растянулись грубо сбитые столы, отполированные локтями обитателей Круга, по периметру дежурили храмовники, постоянный гул голосов нарушал стук ложек о глиняные миски. Над всем этим нависал расписной свод потолка — даже выцветшая и потрескавшаяся, картина выглядела чужеродной в невзрачном убранстве Круга.
Весь их маленький либертарианский кружок уже был на месте. Вторым после Анжольраса, их негласного лидера, считался Комбефер — старший из них, пусть никто и не знал, сколько точно ему было лет. Пожалуй, возраста ему добавляли излишняя серьезность и постоянная сосредоточенность, которые делали его открытое лицо почти враждебным. Однако Комбефер, лекарь по призванию и натуре, был намного мягче Анжольраса и значительно лучше разбирался в людях. Как и Грантер, он был выходцем из состоятельной семьи, сыном орлейского шевалье, но его, в отличие от Грантера, нисколько не угнетала необходимость уйти из семьи в Круг. Насилие претило Комбеферу, пусть он и соглашался, что порой без него было не обойтись.
Третьим среди лидеров считался Курфейрак — полная противоположность Комбефера, единственный в их компании эльф. По праву его можно было назвать эмоциональным центром группы: он легко улавливал настроение других, высоко ценил дружбу и мог сойтись буквально с кем угодно. Курфейрака любили даже те, кто не разделял взгляды либертарианцев. Вместе с Анжольрасом они составляли убийственный дуэт: два стихийника-разрушителя, напористые и притягательные, они могли бы свернуть горы, если бы им повезло родиться в другом месте и в другое время.
Жеанн производила обманчивое впечатление наивного и слегка отрешенного ребенка, безобидного и хорошенького, — для тех, конечно же, кто не знал ее так близко, как знал Грантер. С ней они сошлись на почве тяготения к упадничеству, но если для Грантера мрак был неотъемлемой частью жизни, то Жеанн воспринимала его как искусство. Ее семью знали родители Грантера, но с младшей Прувер он никогда не сталкивался, потому что семья держала ее вдалеке от хищных глаз орлейской знати, в северном замке, где она росла в одиночестве. Это наложило свои штрихи на характер Жеанн, сделав ее независимой и самодостаточной, и наверняка поспособствовало формированию ее способностей: Жеанн обладала склонностью к некромантии и энтропической магии, а еще мастерски умела плести заклинания-иллюзии.
Жеанн единственная из них была известна за пределами Монфора благодаря мрачноватым, но не лишенным изящества стихотворениям, которые находили отклик как у знати, так и у критиков. По крайней мере, так им говорил Мириэль.
Долговязого и неловкого Мариуса воспитывал дед. Его история, по словам Жеанн, могла бы лечь в основу пьесы, со временем имевшей все шансы стать классической. Трагическая любовь знатной незамужней девицы и отступника в одну секунду сломала несколько семей, а впоследствии породила Мариуса. От мальчика, вопреки бытовавшим среди знати традициям, не отказались. Грантеру иногда казалось, что старик Понмерси, дед Мариуса, был святым, потому что в том возрасте, когда большинство магов успевали перепробовать все плотские удовольствия, Мариус наивно краснел при упоминании женских прелестей, а в бани старался ходить только тогда, когда там было поменьше народу. Как и Жеанн, он любил поэзию, но от творчества подруги приходил в искренний ужас. Мариус был бесталанен в любом виде магии, и Грантер полагал, что если этот несчастный парень и мог нанести кому-нибудь вред, то только самому себе.
Еще одним лекарем среди либертарианцев был Жоли, больше одержимости злыми духами боявшийся только простуды. Болел он редко, но был натурой впечатлительной, поэтому его тонкое и нервное лицо почти всегда было бледным — не из-за телесных недугов, а из-за душевных переживаний. Всякий раз, когда во время собраний Анжольрас призывал друзей к решительным мерам, Жоли пугался так, будто уже видел себя на виселице. Его призывы к осторожности, насколько бы паническими они ни были, Грантер все же находил вполне оправданными: постоянно готовый умереть, Жоли мучительно хотел жить, и в этом Грантер с ним сходился.
Его лучшим другом — или даже немного большим — был Боссюэ. Как часто случалось, в дуэте сошлись две абсолютные противоположности: Боссюэ был стихийником, который получал искреннее удовольствие от разрушения всего вокруг. Будучи при этом беззлобным, он раскаивался за каждую уничтоженную в запале тарелку, но недолго, потому что внимание его никогда не было полностью сконцентрировано на одном предмете. Вместе с Жоли они были одними из самых старых знакомцев Грантера.
Серьезный и упрямый Фейи вырос при Церкви, в одном из приютов, куда его забрали с улицы. Все пороки окружающего мира он воспринимал яснее и четче, чем большинство либертарианцев, вышедших из богатых и знатных семей. Фейи мечтал о мире, в котором не только не было бы рабства и угнетения магов, но и бедности. Как и Мариус, он был магом-универсалом, пусть и не хватавшим звезд в какой-то дисциплине, но способным сделать практически что угодно благодаря нечеловеческому упорству.
Самым младшим среди них был Баорель, и он же — вместе с Фейи — был одним из наименее знатных. Точнее, знатности в нем не было совсем: Баорель родился в крестьянской семье и к аристократии испытывал подернутое издевкой снисхождение. Это не мешало ему искренне дружить с либертарианцами и верить в их идеалы. Он уважал Анжольраса, но едва ли считал его лидером, скорее ровней, заслуживавшим определенного уважения. По натуре он был весел, но отнюдь не прост, по-щенячьи задирист, но незлобен, и всегда был готов прийти на помощь. Если бы Грантеру потребовалось прятать тело убитого в запале храмовника, он без колебаний пошел бы к Баорелю.
Трапеза была в самом разгаре. Анжольрас уже забыл про еду и увлеченно доказывал что-то Боссюэ и Жоли, для убедительности рисуя в воздухе фигуры при помощи вилки, за траекторией которой Жоли следил с заметной тревогой. Боссюэ бросал полные тоски взгляды на порцию Анжольраса. Остальные сидели неподалеку, но пока не спешили присоединяться к дискуссии: Курфейрак шептался с рыжеволосой девушкой за другим столом, Мариус с отсутствующим видом смотрел в тарелку. По согнутой спине Комбефера Грантер предположил, что тот делал пометки в небольшой книге.
Оглянувшись, Грантер заметил Жеанн. Она улыбнулась и сощурила глаза.
— Вы? — поравнявшись с ней, воскликнул Грантер наигранно-театральным голосом.
Жеанн тут же подхватила следующую строчку:
— О чем вы? Это вечер масок.
Грантер потупил взгляд:
— Прошу простить, возможно, обозналась.
Жеанн взяла его под локоть, но сразу исправилась — подала ему руку, как подобает кавалеру, приглашающему даму на танец, — и продолжила самым низким голосом, на какой была способна:
— На танец вас хотел я пригласить.
Это были слова из скандальной пьесы, которую написал полвека назад эксцентричный драматург Рапьер. Не лучшая из его вещей, но единственная запрещенная Церковью. Рапьер не мог не знать, какую реакцию вызовет история о трагической любви храмовника и магессы-малефикара, но ему, любимчику двора и Верховной Жрицы, нечего было бояться. Пьесе повезло меньше: ее содержание знал каждый образованный житель Орлея, но она ни разу не ставилась на большой сцене. Жеанн при любом удобном случае старалась это исправить, пусть не на сцене, но перед той скромной аудиторией, какую составляли обитатели Круга. Грантер был только рад ее поддержать.
— Извольте, потанцуем. — Грантер принял ее руку и изобразил скромный реверанс.
Считалось, что герои пьесы танцуют северный менуэт — танец, не рассчитанный на такое соотношение роста партнера и партнерши. Это всегда казалось Грантеру несправедливым, ведь ничто не мешало бравому Этьену быть на полторы головы ниже своей возлюбленной.
— В этом весь Орлей, — продолжил он. — Потратить жизнь на танцы с незнакомцем.
Они пошли по проходу между столов, обмениваясь репликами и слегка утрируя танцевальные шаги. Даже спустя годы движения оставались для Грантера знакомыми. Жеанн тоже прекрасно знала обе партии, хотя ей так и не довелось увидеть, как танцуют в Вал Руайо настоящий менуэт. Грантеру же о том, что он не в полном света и музыки дворцовом зале, напоминала только путавшаяся в ногах роба.
Сидевшие за столами маги оборачивались. Грантер бросил взгляд в сторону двери. Похоже, никто из храмовников пока не обратил на них внимания, или же они просто не узнали текст, несмотря на то, что отступница и ее кавалер в исполнении Грантера и Жеанн уже перешли к знаменитым строкам.
— Корделия, любовь моя, не бойся. Скажи мне все, — потребовала Жеанн, соединяя храмовничий басок с театральным придыханием. Курфейрак за ее спиной мелко трясся от смеха.
Грантер дотронулся до робы Жеанн немного повыше груди и ответил:
— Любовь твоя вот здесь, Этьен, она всегда была. — Краем глаза он видел, что Эпонина в другом конце обеденного зала пыталась что-то показать ему знаками, но решил довести дело до конца. Он прикоснулся ко лбу Жеанн и продолжил: — А долг — вот здесь, и между ними — пропасть.
По тексту пьесы дальше следовало сообщение об убийстве герцога, которое произошло во время танца. Поскольку пьесу они обсуждали накануне, он был уверен, что Курфейрак вот-вот вступит с трагическим выкриком. Но Курфейрак молчал и выразительно смотрел куда-то позади Грантера.
Со вздохом тот обернулся.
— Доброе утро, Первый чародей, — поздоровался он. Сразу же вернулись сонливость и боль в спине от каменного пола темницы.
В танце они с Жеанн приблизились к либертарианцам, и теперь он различил неловкое выражение на лицах друзей. За исключением двоих: Комбефер не казался даже удивленным, а по Анжольрасу можно было предположить, что он сам только что заметил Мириэля.
Мириэль не счел нужным ответить на приветствие, только покачал головой. Никаких замечаний тоже не последовало. Старик сразу же обратился к Комбеферу:
— В лазарете нужна твоя помощь. Я буду признателен, если… — Комбефер поднялся прежде, чем тот успел договорить. Мириэль с благодарностью кивнул и повернулся к Жоли: — Я бы хотел, чтобы ты пошел с нами.
— В чем дело? — спросил Грантер. Тон Мириэля вызывал беспокойство, похоже, дело было серьезное. — Вам нужны лекари? Я тоже могу...
Мириэль холодно его оборвал:
— Этого не понадобится.
Грантеру оставалось только смотреть, как они покидают зал. У самых дверей Жоли обернулся, удивленной гримасой показывая, что ничего не знает, и чуть не налетел на Баореля, который в этот момент заходил в зал. Они обменялись парой слов, после чего Баорель поспешил к либертарианцам. Он был растрепан и перемазан сажей. Вот уже месяц в качестве наказания за антицерковные высказывания он чистил камины. По возрасту Баорель все еще считался старшим учеником, поэтому Мириэль старался лишний раз не отправлять его в темницу.
— Кто-нибудь понял, что это было? — спросила Жеанн, когда Баорель рухнул на скамью, а Курфейрак распрощался со своей пассией и перебрался за их стол.
— Кто-то ранен? — предположил Мариус.
— Ах вот оно что, — фыркнул Грантер. — А я решил было, что лекари Мириэлю нужны для чистки сапог.
— Думаете, это Ламарк? — сказал Анжольрас, напряженно хмурясь. Его глаза тут же загорелись нехорошим огнем.
— Ламарк или нет — это уже, может, без разницы. — Баорель ненадолго оторвался от похлебки. — Храмовники говорят, старику скоро пришлют замену, мужик, по слухам, зверь что твоя Мередит.
Еще до восстания рыцарь-командор Киркволла прославилась тем, что установила в своем Круге строгие порядки, превратив его в настоящую тюрьму, где каждый, отмеченный ее недовольством, мог проснуться усмиренным. Или не проснуться вовсе. Ходили и другие разговоры — о том, как остервенели от власти храмовники под началом Мередит, которая лишь следовала букве закона; о том, как проклятие свело ее с ума; о том, как ее иссушила неизвестная болезнь. Грантера причины киркволльского кошмара интересовали мало, но слухи он слушал жадно, надеясь уловить в них намеки на то, что помогло выжившим избежать террора и рассказать свою историю. Он знал, что рано или поздно Ламарк и Мириэль уступят место другим — они и так невероятно долго баловали своих питомцев. Даже если следующий рыцарь-командор окажется и вполовину не так жесток, как Мередит, Кругу все равно придется привыкать к новому порядку. При нем Грантер намеревался выжить.
— Мы должны быть готовы, — сказал Анжольрас и обвел тяжелым взглядом собравшихся за столом. — Это наш шанс. Рано или поздно это случится, и…
— И что? — перебил Грантер. Напряжение Анжольраса его заражало. Он хотел вскочить, закричать, ударить в потолок молнией, сделать хоть что-нибудь, лишь бы дурное предчувствие перестало скручивать в тугой узел его внутренности. Он передразнил серьезный шепот Анжольраса: — «Шанс.» Шанс потанцевать на костях старика?
Анжольрас уставился на него с непониманием.
— Грантер, ты же знаешь, что я не… — Он запнулся и секунду подбирал слова. — Ламарк — исключение среди храмовников, но мы не можем позволить себе сентиментальность. Не сейчас.
— Чего мы не можем себе позволить, так это твоих иллюзий.
— Иллюзий? — Анжольрас усмехнулся. — Хорошо, пусть так. Но почему? Разве нам есть, что терять? Хоть что-нибудь, что церковь не может отобрать в любой момент? Нам нечего терять, кроме страха. Тебе. — Грантер точно завороженный наблюдал, как Анжольрас тянется через стол, чтобы доверительно сжать его руку. — Чего ты боишься?
Анжольрас светился решимостью, верой — этот свет выжигал на своем пути все уловки и компромиссы, все маленькие уголки безопасности, которые создавал для себя Грантер.
Он выдернул руку из-под пальцев Анжольраса.
— Тебя. — Грантер удивился, услышав собственный голос. Анжольрас застыл, все так же глядя ему в глаза.
Затянувшуюся паузу нарушил Жоли, который вернулся за стол и, не заметив замешательства остальных, принялся рассказывать, что ему удалось узнать.
— В лазарете Серый Страж, маг. Я его никогда раньше не видел, но Мириэль сказал, что это его старый друг.
— Это с ним девчонка? — вдруг спросил Баорель.
— Да, — кивнул Жоли, — Мне показалось, она его дочь. Но, может, и рекрут.
Баорель усмехнулся:
— Как все просто. А Мариус решил, что она призрак.
Все повернулись к Мариусу, который вдруг стал еще бледнее обычного. Взволнованно запинаясь, он спросил:
— Она со Стражем? Жоли, ты… знаешь ее имя?
Жоли наморщил лоб.
— Нет, никто не обращался к ней по имени. Она сейчас помогает в лазарете. Храмовники наверняка знают больше.
— Что Страж забыл в Монфоре? Думаешь, он ищет рекрутов? — спросил Боссюэ.
— Не знаю. — Жоли покачал головой. — Мириэль сказал, на них напали разбойники неподалеку от города. Похоже на правду, хотя рана сильно заражена. Зачем Стражам рекруты сейчас?
— А что еще Стражу делать в такой глуши?
Жоли пожал плечами. Никто не знал, чем занимались Стражи, когда Мор оставался позади.
— После того, как мы осмотрели Стража, Мириэль попросил Комбефера не уходить, — продолжил Жоли, теребя рукав робы. — Сейчас он у Ламарка.
Грантер тихо выругался. Он был благодарен передышке: пока остальные обсуждали Стража и его спутницу, он перебрался подальше от подозрительно притихшего Анжольраса и надеялся, что тема болезни рыцаря-командора больше не всплывет. Теперь же Анжольрас снова вскинул голову. Прежде, чем он успел что-либо сказать, прозвучал сигнал, означавший, что время завтрака прошло, и магам пришла пора освобождать зал.
Комбефер вернулся через несколько часов. Его слова шепотом передавали друг другу все обитатели Круга, даже те, кто был далек от либертарианцев.
Ламарк доживал свои последние дни.
Авторы: holeeful, Элайджа Бейли
Иллюстратор: Shoemaker (Арт 1, Арт 2 (спойлер), Арт 3, Арт 4)
Бета: 1-я часть Dr. Horrible, остальное в авторской редакции, извините
Размер: ~75 200 слов
Персонажи/Пейринг: Анжольрас/Грантер, практически все персонажи Les Misérables, а также Фиона, Рис, Адриан, камео Андерса
Категория: мульти (джен, слэш, есть намёки на фемслэш, гет и полиамурные отношения м/ж/м)
Жанр: эдвенчур, кроссовер, революция
Рейтинг: R
Саммари: Киркволльский Круг был не единственным, где восстали маги. Но кому есть дело до мелкого Круга в орлейской глуши?
Предупреждения/примечания: типичное для обоих канонов насилие, сцены сексуального характера, вольное переложение Dragon Age Asunder. Этот текст — кроссовер Dragon Age и Les Misérables, можно читать как текст по DA с оригинальными персонажами.
Название из стихотворения Георгия Иванова.
Поскольку текст большой, мы публикуем тизер, а всё остальное можно прочитать или даже скачать на АО3.
Ссылка на скачивание: .doc
Ссылка на АО3: Все мы герои и все мы изменники
Часть первая
Монфорский Круг
Глава 1
Монфорский Круг
Глава 1
Всем прочим камерам в темнице Грантер предпочитал крайнюю левую, потому что только в ней было некоторое подобие окна: узкое горизонтальное отверстие в стене под потолком, которое днем пропускало в помещение немного света. Полная темнота пугала Грантера. Храмовники знали об этом и шли ему навстречу.
Заточения его не обижали, напротив, после них он с даже большим усердием подходил к продумыванию планов. Когда Грантера ловили, вина целиком ложилась на него, и в подвалы Монфорского Круга он шел без всякого сопротивления. Особенно если его ловили на горячем, и не храмовники, которых легко было провести, а сам Первый чародей, понимавший, что в скромной глиняной миске были размешаны отнюдь не краски и не безобидное бодрящее зелье.
В наказание за провинность ему полагалось отсидеть в темнице вечер и ночь. Не худший расклад, по мнению самого Грантера.
Он почти задремал, привалившись плечом к стене, когда в замке повернулся ключ. Высокие потолки подхватили ехидный голос Эпонины, которому вторило молчание столь полное, что Грантер мог ощутить его почти физически.
— … превзошел. — Начала фразы Грантер не расслышал. — Я сильно впечатлилась. Думала даже выхватить меч и взяться за освобождение магов. Ты готовился или это так, спонтанно вышло? С другой стороны, — голос Эпонины сочился ядом, — с этим постоянным кукованием в темнице у тебя должна быть куча времени на пламенные речи.
Ей ответила тишина, но Грантер мог представить брошенный на нее свирепый взгляд. Пусть Эпонина была из «своих», Анжольрас не выносил, когда по его демагогии проезжались храмовники.
Дверь соседней камеры скрипнула и захлопнулась.
— Отдохни пока, — сказала напоследок Эпонина. — Эй, Грантер! Как дела?
— Лучше всех, — ответил Грантер. Эпонина засмеялась.
— Ну вот и чудно. Ведите себя прилично.
Грантер дождался, пока Эпонина уйдет, и перебрался к общей с соседней камерой стене.
— Что, — спросил он, — Ламарк снова застукал тебя на середине речи против Ламарка?
Стены тут были тонкими. Не настолько, чтобы их можно было проковырять ложкой, однако достаточно, чтобы вести беседы не повышая голос. Говорить заключенным запрещалось, но храмовники обычно закрывали на это глаза.
Анжольрас долго молчал — Грантер решил было, что он не настроен на разговоры, — но в конце концов снизошел:
— Это был Мириэль.
Грантер застал последнее собрание лишь отчасти, но мог представить себе, какая драма развернулась в библиотеке. Анжольраса периодически заносило: ему казалось, что его резолюционистский бред воспримут лучше, если декларировать его с возвышений. Для храмовников взобравшийся на стол Анжольрас был знаком, что собрание пора разгонять. Обычно этим занимался рыцарь-командор Ламарк, один вид которого по непонятным причинам действовал на Анжольраса усмиряюще, но если за дело брался либеральный до мозга костей Первый чародей, значит, их светлый лидер действительно себя превзошел.
Анжольрас умел произвести впечатление. Иногда Грантеру казалось, что он сам колебался на грани того, чтобы ему поверить, и если бы не здравый смысл — всегда так некстати, — он попал бы сегодня в подвал не за приготовление сомнительных настоек, а за «подрывающую сообщество Круга деятельность».
Жаль, подумал Грантер, что здравый смысл неизменно одерживал верх над желанием что-то изменить, и усыпляющие душевную боль микстуры были ему куда ближе, чем пустой треп о свободе.
— Мириэль лютует в последнее время, — сказал он. — За двоих впрягается старик. Когда ты последний раз видел Ламарка?
Грантеру мерещилось порой, что между ним и Анжольрасом существует связь. Односторонняя, конечно же; Анжольрасу не было до Грантера никакого дела, кроме тех моментов, когда тот напивался и отводил душу, выискивая в эмоциональных манифестах досадные смысловые бреши. Храмовником Грантер не был, поэтому, Анжольрас давал ему шанс и принимался переубеждать, что всякий раз выливалось в совершенно одинаковые вербальные пике.
И была темница, в которую Грантер шел со смирением пойманного с поличным воришки, а Анжольрас — с видом борца за свободу, которого вели на гильотину.
Сейчас их разделяла стена, но Грантер все равно почувствовал, как напрягся Анжольрас.
— Ламарк болен, — сказал он с неохотой.
— Говоришь так, словно тебе в самом деле его жаль, — заметил Грантер.
Ему было наплевать — и на Ламарка, и на Мириэля, и на весь Орлей с его Кругами и бесконечными дворцовыми переворотами. Умрет один — придет другой. Анжольрас говорил на собраниях (других собраниях, которые велись за закрытыми дверями после отбоя), что за пределами Круга грядут перемены, и что маги устали терпеть. Грантер внимал новостям с недоверием. Мир никогда не стоял на месте, но никогда и не менялся в лучшую сторону.
— На его место может прийти кто-то похуже, — сказал Анжольрас таким тоном, словно уже знал, кто займет место Ламарка. Он мог знать, решил Грантер, просто не хотел делиться соображениями с местечковым треплом и пьяницей.
— Неужели наш неутомимый борец за права магов опустился до политики меньшего зла? — с притворным ужасом спросил Грантер.
Стены не были настолько тонкими, чтобы пропустить страдальческий вздох Анжольраса, но Грантер никогда не жаловался на фантазию. Он хорошо представлял себе соседнюю каморку, без окон, с влажными каменными стенами и холодным полом, и сидящего около стены на соломенной подстилке Анжольраса, сердитого и воодушевленного одновременно. Грантер никогда не видел его за пределами собраний или вне толп Монфорских магов, — да и теперь их разделяла стена, — но отчего-то думал, что даже в отсутствии публики лицо Анжольраса не покидала извечная нервная гримаса.
— Как ты здесь оказался? — спросил Анжольрас. В его голосе явственно зазвучали обвинительные нотки.
— Сыграем в «две лжи, одна правда», — предложил Грантер. — Я нарисовал в женской уборной Андрасте в непристойной позе и попытался свалить все на Жеанн. Я приготовил кое-что по-настоящему убойное в алхимической лаборатории, но мой порыв не был оценен по достоинству. Я сбежал за пределы Круга и провел ночь в объятиях ослепительной одноглазой ривенийки.
Анжольрас ненадолго замолчал, и Грантер позволил себе нахальную мысль о том, что тот задумался всерьез. Тем сильнее он удивился, когда Анжольрас ответил:
— Что ты сделал в лаборатории?
— Постой. — Грантер был обескуражен. — Я бы хотел проследить за ходом твоих мыслей.
— Ты бы не стал сваливать вину на Жеанн, — ответил Анжольрас. — Хотя нарисовать Андрасте в непристойной позе мог бы. И ты слишком боишься выходить за пределы Круга, чтобы на самом деле сбежать с ривенийкой.
— Вот это было довольно обидно, — сказал Грантер, пытаясь ничем не выдать свой ужас.
Они с Анжольрасом могли сколько угодно времени проводить здесь, внизу, за бессмысленной болтовней, но вне темниц их отношения возвращались к обычным перебранкам и злобным взглядам, которыми вознаграждались любые ядовитые ухмылки Грантера. Темницы были чем-то вроде нейтральной территории, и Грантер рассчитывал, что все его россказни вылетали из белокурой головы Анжольраса сразу же, стоило ему покинуть затхлую подвальную темноту.
— Я сделал поразительную вещь, — сказал Грантер громко, голосом пытаясь отогнать от себя лишние мысли. — Она расплавила миску и как раз принялась за стол, когда Мириэль ворвался в лабораторию и испортил мой эксперимент.
— А что ты собирался сделать? — поинтересовался Анжольрас. Грантер напрягся, пытаясь уловить в его словах насмешку.
— Легкий галлюциноген, — ответил он осторожно. — Но я перепутал порошок из корня смерти с порошком из феландариса. И Мириэль, скорее всего, был расстроен не из-за глиняной миски и пятен на столе, а из-за бессмысленного расходования редкого материала.
— «Перепутал», — повторил Анжольрас, и теперь он абсолютно точно издевался.
— «Положил намеренно, чтобы посмотреть, что будет», — сознался Грантер.
— Это довольно опасно, разве нет?
Стихийные маги, подумал Грантер с нежностью. Они не смыслили ни в травах, ни в алхимии.
— Не опаснее, чем подбивать Круг на восстание, — сказал он. Анжольрас рассмеялся, и Грантер замер, как взятый на арбалетный прицел зверек.
Он не впервые слышал смех Анжольраса: тот смеялся чаще, чем можно было подумать, — над нелепыми шутками Курфейрака или ехидными комментариями Комбефера; над хлесткими памфлетами Жеанн или жизнерадостными пересказами бесконечных злоключений, которые приключались с Боссюэ. Иногда Грантеру удавалось рассмешить его здесь, в темницах, но всякий раз эта простая человеческая реакция повергала его в ступор.
С обреченным отчаянием он понял, что пойдет на все, лишь бы Анжольрас рассмеялся еще раз. Не над шутками Курфейрака или ехидством Комбефера, не над стишками Жеанн или историями Боссюэ, а над его, Грантеровскими, рассказами.
— Это ты не слышал историю про тот раз, когда я подменил обсидиан ониксом, — весело начал Грантер, внутренне радуясь, что их разделяет стена, и Анжольрас физически не может увидеть выражение его лица. — Мне было четырнадцать, и я изнывал со скуки...
— Я был в Монсиммаре, — вдруг сказал Анжольрас, и Грантер осекся.
Они почти не говорили о прошлом, особенно маги вроде Грантера, выходцы из состоятельных семей, которых собственный дар вырвал из светского общества и швырнул в Круг, где эльф из нищей семьи был равен отпрыску императрицы. Но в такой замкнутой системе о прошлом каждого в итоге знали все.
Все они знали, что когда-то Анжольраса пытались приструнить воспитатели Монсиммарского Круга, но ничего не вышло, и его просто сослали подальше в надежде, что глушь на границе с Неваррой сгладит его дурной характер. Сгладил ли? Грантер не мог сказать. Шестнадцатилетний Анжольрас свалился на его голову как долийское божество, древний забытый бог, объятый пламенем и ненавистью. Грантеру тогда было восемнадцать, и самому себе он казался потрепанным жизнью циником.
— И тоже изнывал со скуки? — поинтересовался из вежливости Грантер, прекрасно зная, что в это время Анжольрас с неистовством месячного котенка пытался воевать с системой.
— Портил жизнь Первому чародею, — ответил Анжольрас.
— А ведь ничего не изменилось, да? — заметил Грантер, получив в ответ сдержанный смешок.
— Так что случилось с обсидианом и ониксом?
Грантер начал рассказывать. Он говорил долго, пожалуй, несколько часов, пока Анжольрас не перестал отвечать. Было сильно за полночь; часа, может быть, два или три.
Грантер отошел от стены и вытянулся прямо на каменном полу. Если запрокинуть голову, виден был поблескивающий в лунном свете кусок стены, которой был обнесен замок Монфор, Монфорский Круг. Звезд видно не было.
Он приготовился бдеть.
* * *
На входе в главный зал Грантер снова зевнул, едва не вывихнув себе челюсть. От недосыпа голова казалась ватной, а мир вокруг — нереальным. Он с радостью забился бы в какой-нибудь угол и проспал там до обеда, но не хотел нарушать распорядок сразу после выхода из темницы: ему нравилось думать, что заключение отпускало все его грехи, поэтому перед совершением новых он предпочитал побыть праведником хотя бы несколько часов.
Обеденный зал был самым холодным и мрачным помещением замка, который и так не отличался уютом. В середине растянулись грубо сбитые столы, отполированные локтями обитателей Круга, по периметру дежурили храмовники, постоянный гул голосов нарушал стук ложек о глиняные миски. Над всем этим нависал расписной свод потолка — даже выцветшая и потрескавшаяся, картина выглядела чужеродной в невзрачном убранстве Круга.
Весь их маленький либертарианский кружок уже был на месте. Вторым после Анжольраса, их негласного лидера, считался Комбефер — старший из них, пусть никто и не знал, сколько точно ему было лет. Пожалуй, возраста ему добавляли излишняя серьезность и постоянная сосредоточенность, которые делали его открытое лицо почти враждебным. Однако Комбефер, лекарь по призванию и натуре, был намного мягче Анжольраса и значительно лучше разбирался в людях. Как и Грантер, он был выходцем из состоятельной семьи, сыном орлейского шевалье, но его, в отличие от Грантера, нисколько не угнетала необходимость уйти из семьи в Круг. Насилие претило Комбеферу, пусть он и соглашался, что порой без него было не обойтись.
Третьим среди лидеров считался Курфейрак — полная противоположность Комбефера, единственный в их компании эльф. По праву его можно было назвать эмоциональным центром группы: он легко улавливал настроение других, высоко ценил дружбу и мог сойтись буквально с кем угодно. Курфейрака любили даже те, кто не разделял взгляды либертарианцев. Вместе с Анжольрасом они составляли убийственный дуэт: два стихийника-разрушителя, напористые и притягательные, они могли бы свернуть горы, если бы им повезло родиться в другом месте и в другое время.
Жеанн производила обманчивое впечатление наивного и слегка отрешенного ребенка, безобидного и хорошенького, — для тех, конечно же, кто не знал ее так близко, как знал Грантер. С ней они сошлись на почве тяготения к упадничеству, но если для Грантера мрак был неотъемлемой частью жизни, то Жеанн воспринимала его как искусство. Ее семью знали родители Грантера, но с младшей Прувер он никогда не сталкивался, потому что семья держала ее вдалеке от хищных глаз орлейской знати, в северном замке, где она росла в одиночестве. Это наложило свои штрихи на характер Жеанн, сделав ее независимой и самодостаточной, и наверняка поспособствовало формированию ее способностей: Жеанн обладала склонностью к некромантии и энтропической магии, а еще мастерски умела плести заклинания-иллюзии.
Жеанн единственная из них была известна за пределами Монфора благодаря мрачноватым, но не лишенным изящества стихотворениям, которые находили отклик как у знати, так и у критиков. По крайней мере, так им говорил Мириэль.
Долговязого и неловкого Мариуса воспитывал дед. Его история, по словам Жеанн, могла бы лечь в основу пьесы, со временем имевшей все шансы стать классической. Трагическая любовь знатной незамужней девицы и отступника в одну секунду сломала несколько семей, а впоследствии породила Мариуса. От мальчика, вопреки бытовавшим среди знати традициям, не отказались. Грантеру иногда казалось, что старик Понмерси, дед Мариуса, был святым, потому что в том возрасте, когда большинство магов успевали перепробовать все плотские удовольствия, Мариус наивно краснел при упоминании женских прелестей, а в бани старался ходить только тогда, когда там было поменьше народу. Как и Жеанн, он любил поэзию, но от творчества подруги приходил в искренний ужас. Мариус был бесталанен в любом виде магии, и Грантер полагал, что если этот несчастный парень и мог нанести кому-нибудь вред, то только самому себе.
Еще одним лекарем среди либертарианцев был Жоли, больше одержимости злыми духами боявшийся только простуды. Болел он редко, но был натурой впечатлительной, поэтому его тонкое и нервное лицо почти всегда было бледным — не из-за телесных недугов, а из-за душевных переживаний. Всякий раз, когда во время собраний Анжольрас призывал друзей к решительным мерам, Жоли пугался так, будто уже видел себя на виселице. Его призывы к осторожности, насколько бы паническими они ни были, Грантер все же находил вполне оправданными: постоянно готовый умереть, Жоли мучительно хотел жить, и в этом Грантер с ним сходился.
Его лучшим другом — или даже немного большим — был Боссюэ. Как часто случалось, в дуэте сошлись две абсолютные противоположности: Боссюэ был стихийником, который получал искреннее удовольствие от разрушения всего вокруг. Будучи при этом беззлобным, он раскаивался за каждую уничтоженную в запале тарелку, но недолго, потому что внимание его никогда не было полностью сконцентрировано на одном предмете. Вместе с Жоли они были одними из самых старых знакомцев Грантера.
Серьезный и упрямый Фейи вырос при Церкви, в одном из приютов, куда его забрали с улицы. Все пороки окружающего мира он воспринимал яснее и четче, чем большинство либертарианцев, вышедших из богатых и знатных семей. Фейи мечтал о мире, в котором не только не было бы рабства и угнетения магов, но и бедности. Как и Мариус, он был магом-универсалом, пусть и не хватавшим звезд в какой-то дисциплине, но способным сделать практически что угодно благодаря нечеловеческому упорству.
Самым младшим среди них был Баорель, и он же — вместе с Фейи — был одним из наименее знатных. Точнее, знатности в нем не было совсем: Баорель родился в крестьянской семье и к аристократии испытывал подернутое издевкой снисхождение. Это не мешало ему искренне дружить с либертарианцами и верить в их идеалы. Он уважал Анжольраса, но едва ли считал его лидером, скорее ровней, заслуживавшим определенного уважения. По натуре он был весел, но отнюдь не прост, по-щенячьи задирист, но незлобен, и всегда был готов прийти на помощь. Если бы Грантеру потребовалось прятать тело убитого в запале храмовника, он без колебаний пошел бы к Баорелю.
Трапеза была в самом разгаре. Анжольрас уже забыл про еду и увлеченно доказывал что-то Боссюэ и Жоли, для убедительности рисуя в воздухе фигуры при помощи вилки, за траекторией которой Жоли следил с заметной тревогой. Боссюэ бросал полные тоски взгляды на порцию Анжольраса. Остальные сидели неподалеку, но пока не спешили присоединяться к дискуссии: Курфейрак шептался с рыжеволосой девушкой за другим столом, Мариус с отсутствующим видом смотрел в тарелку. По согнутой спине Комбефера Грантер предположил, что тот делал пометки в небольшой книге.
Оглянувшись, Грантер заметил Жеанн. Она улыбнулась и сощурила глаза.
— Вы? — поравнявшись с ней, воскликнул Грантер наигранно-театральным голосом.
Жеанн тут же подхватила следующую строчку:
— О чем вы? Это вечер масок.
Грантер потупил взгляд:
— Прошу простить, возможно, обозналась.
Жеанн взяла его под локоть, но сразу исправилась — подала ему руку, как подобает кавалеру, приглашающему даму на танец, — и продолжила самым низким голосом, на какой была способна:
— На танец вас хотел я пригласить.
Это были слова из скандальной пьесы, которую написал полвека назад эксцентричный драматург Рапьер. Не лучшая из его вещей, но единственная запрещенная Церковью. Рапьер не мог не знать, какую реакцию вызовет история о трагической любви храмовника и магессы-малефикара, но ему, любимчику двора и Верховной Жрицы, нечего было бояться. Пьесе повезло меньше: ее содержание знал каждый образованный житель Орлея, но она ни разу не ставилась на большой сцене. Жеанн при любом удобном случае старалась это исправить, пусть не на сцене, но перед той скромной аудиторией, какую составляли обитатели Круга. Грантер был только рад ее поддержать.
— Извольте, потанцуем. — Грантер принял ее руку и изобразил скромный реверанс.
Считалось, что герои пьесы танцуют северный менуэт — танец, не рассчитанный на такое соотношение роста партнера и партнерши. Это всегда казалось Грантеру несправедливым, ведь ничто не мешало бравому Этьену быть на полторы головы ниже своей возлюбленной.
— В этом весь Орлей, — продолжил он. — Потратить жизнь на танцы с незнакомцем.
Они пошли по проходу между столов, обмениваясь репликами и слегка утрируя танцевальные шаги. Даже спустя годы движения оставались для Грантера знакомыми. Жеанн тоже прекрасно знала обе партии, хотя ей так и не довелось увидеть, как танцуют в Вал Руайо настоящий менуэт. Грантеру же о том, что он не в полном света и музыки дворцовом зале, напоминала только путавшаяся в ногах роба.
Сидевшие за столами маги оборачивались. Грантер бросил взгляд в сторону двери. Похоже, никто из храмовников пока не обратил на них внимания, или же они просто не узнали текст, несмотря на то, что отступница и ее кавалер в исполнении Грантера и Жеанн уже перешли к знаменитым строкам.
— Корделия, любовь моя, не бойся. Скажи мне все, — потребовала Жеанн, соединяя храмовничий басок с театральным придыханием. Курфейрак за ее спиной мелко трясся от смеха.
Грантер дотронулся до робы Жеанн немного повыше груди и ответил:
— Любовь твоя вот здесь, Этьен, она всегда была. — Краем глаза он видел, что Эпонина в другом конце обеденного зала пыталась что-то показать ему знаками, но решил довести дело до конца. Он прикоснулся ко лбу Жеанн и продолжил: — А долг — вот здесь, и между ними — пропасть.
По тексту пьесы дальше следовало сообщение об убийстве герцога, которое произошло во время танца. Поскольку пьесу они обсуждали накануне, он был уверен, что Курфейрак вот-вот вступит с трагическим выкриком. Но Курфейрак молчал и выразительно смотрел куда-то позади Грантера.
Со вздохом тот обернулся.
— Доброе утро, Первый чародей, — поздоровался он. Сразу же вернулись сонливость и боль в спине от каменного пола темницы.
В танце они с Жеанн приблизились к либертарианцам, и теперь он различил неловкое выражение на лицах друзей. За исключением двоих: Комбефер не казался даже удивленным, а по Анжольрасу можно было предположить, что он сам только что заметил Мириэля.
Мириэль не счел нужным ответить на приветствие, только покачал головой. Никаких замечаний тоже не последовало. Старик сразу же обратился к Комбеферу:
— В лазарете нужна твоя помощь. Я буду признателен, если… — Комбефер поднялся прежде, чем тот успел договорить. Мириэль с благодарностью кивнул и повернулся к Жоли: — Я бы хотел, чтобы ты пошел с нами.
— В чем дело? — спросил Грантер. Тон Мириэля вызывал беспокойство, похоже, дело было серьезное. — Вам нужны лекари? Я тоже могу...
Мириэль холодно его оборвал:
— Этого не понадобится.
Грантеру оставалось только смотреть, как они покидают зал. У самых дверей Жоли обернулся, удивленной гримасой показывая, что ничего не знает, и чуть не налетел на Баореля, который в этот момент заходил в зал. Они обменялись парой слов, после чего Баорель поспешил к либертарианцам. Он был растрепан и перемазан сажей. Вот уже месяц в качестве наказания за антицерковные высказывания он чистил камины. По возрасту Баорель все еще считался старшим учеником, поэтому Мириэль старался лишний раз не отправлять его в темницу.
— Кто-нибудь понял, что это было? — спросила Жеанн, когда Баорель рухнул на скамью, а Курфейрак распрощался со своей пассией и перебрался за их стол.
— Кто-то ранен? — предположил Мариус.
— Ах вот оно что, — фыркнул Грантер. — А я решил было, что лекари Мириэлю нужны для чистки сапог.
— Думаете, это Ламарк? — сказал Анжольрас, напряженно хмурясь. Его глаза тут же загорелись нехорошим огнем.
— Ламарк или нет — это уже, может, без разницы. — Баорель ненадолго оторвался от похлебки. — Храмовники говорят, старику скоро пришлют замену, мужик, по слухам, зверь что твоя Мередит.
Еще до восстания рыцарь-командор Киркволла прославилась тем, что установила в своем Круге строгие порядки, превратив его в настоящую тюрьму, где каждый, отмеченный ее недовольством, мог проснуться усмиренным. Или не проснуться вовсе. Ходили и другие разговоры — о том, как остервенели от власти храмовники под началом Мередит, которая лишь следовала букве закона; о том, как проклятие свело ее с ума; о том, как ее иссушила неизвестная болезнь. Грантера причины киркволльского кошмара интересовали мало, но слухи он слушал жадно, надеясь уловить в них намеки на то, что помогло выжившим избежать террора и рассказать свою историю. Он знал, что рано или поздно Ламарк и Мириэль уступят место другим — они и так невероятно долго баловали своих питомцев. Даже если следующий рыцарь-командор окажется и вполовину не так жесток, как Мередит, Кругу все равно придется привыкать к новому порядку. При нем Грантер намеревался выжить.
— Мы должны быть готовы, — сказал Анжольрас и обвел тяжелым взглядом собравшихся за столом. — Это наш шанс. Рано или поздно это случится, и…
— И что? — перебил Грантер. Напряжение Анжольраса его заражало. Он хотел вскочить, закричать, ударить в потолок молнией, сделать хоть что-нибудь, лишь бы дурное предчувствие перестало скручивать в тугой узел его внутренности. Он передразнил серьезный шепот Анжольраса: — «Шанс.» Шанс потанцевать на костях старика?
Анжольрас уставился на него с непониманием.
— Грантер, ты же знаешь, что я не… — Он запнулся и секунду подбирал слова. — Ламарк — исключение среди храмовников, но мы не можем позволить себе сентиментальность. Не сейчас.
— Чего мы не можем себе позволить, так это твоих иллюзий.
— Иллюзий? — Анжольрас усмехнулся. — Хорошо, пусть так. Но почему? Разве нам есть, что терять? Хоть что-нибудь, что церковь не может отобрать в любой момент? Нам нечего терять, кроме страха. Тебе. — Грантер точно завороженный наблюдал, как Анжольрас тянется через стол, чтобы доверительно сжать его руку. — Чего ты боишься?
Анжольрас светился решимостью, верой — этот свет выжигал на своем пути все уловки и компромиссы, все маленькие уголки безопасности, которые создавал для себя Грантер.
Он выдернул руку из-под пальцев Анжольраса.
— Тебя. — Грантер удивился, услышав собственный голос. Анжольрас застыл, все так же глядя ему в глаза.
Затянувшуюся паузу нарушил Жоли, который вернулся за стол и, не заметив замешательства остальных, принялся рассказывать, что ему удалось узнать.
— В лазарете Серый Страж, маг. Я его никогда раньше не видел, но Мириэль сказал, что это его старый друг.
— Это с ним девчонка? — вдруг спросил Баорель.
— Да, — кивнул Жоли, — Мне показалось, она его дочь. Но, может, и рекрут.
Баорель усмехнулся:
— Как все просто. А Мариус решил, что она призрак.
Все повернулись к Мариусу, который вдруг стал еще бледнее обычного. Взволнованно запинаясь, он спросил:
— Она со Стражем? Жоли, ты… знаешь ее имя?
Жоли наморщил лоб.
— Нет, никто не обращался к ней по имени. Она сейчас помогает в лазарете. Храмовники наверняка знают больше.
— Что Страж забыл в Монфоре? Думаешь, он ищет рекрутов? — спросил Боссюэ.
— Не знаю. — Жоли покачал головой. — Мириэль сказал, на них напали разбойники неподалеку от города. Похоже на правду, хотя рана сильно заражена. Зачем Стражам рекруты сейчас?
— А что еще Стражу делать в такой глуши?
Жоли пожал плечами. Никто не знал, чем занимались Стражи, когда Мор оставался позади.
— После того, как мы осмотрели Стража, Мириэль попросил Комбефера не уходить, — продолжил Жоли, теребя рукав робы. — Сейчас он у Ламарка.
Грантер тихо выругался. Он был благодарен передышке: пока остальные обсуждали Стража и его спутницу, он перебрался подальше от подозрительно притихшего Анжольраса и надеялся, что тема болезни рыцаря-командора больше не всплывет. Теперь же Анжольрас снова вскинул голову. Прежде, чем он успел что-либо сказать, прозвучал сигнал, означавший, что время завтрака прошло, и магам пришла пора освобождать зал.
Комбефер вернулся через несколько часов. Его слова шепотом передавали друг другу все обитатели Круга, даже те, кто был далек от либертарианцев.
Ламарк доживал свои последние дни.
@темы: слэш, кроссовер, dragon age, джен
-
-
18.12.2016 в 11:06Очень понравилось, хотя начинать было тяжело - ктовсеэтилюди, Отверженных читала в школе, естественно, кто там куда уже не помню. Но решила на это забить, читала просто как про ОС орлейских.
История хорошая, такой себе немного неторопливый, в стиле опять-таки скорее Гюго, чем ДА))) роман. И да, спасибо за кинк на транквилов и эээ отношения к оному
-
-
20.12.2016 в 01:10Думала, что подписалась, а оказалось, что нет
Спасибо!!! О да, нам и иллюстратор кинка додал, чего уж скрывать