К человеку с топором обращаются на вы
Название: Бросить вызов льву
Переводчик: Мэй_Чен
Иллюстратор: ohmydragonlords, (Арт)
Оригинал: To Beard the Lion, автор wargoddess, запрос на перевод отправлен.
Размер: 24179 слов в оригинале, 19 455 слов в переводе
Персонажи/Пейринг: Каллен/Дориан, упоминается Дориан/Феликс.
Категория: слэш
Жанр: романс, драма
Рейтинг: NC-17
Саммари: Как будто Дориан раньше не спал с кем-то, кто хочет его убить. Ха.
Предупреждение: дабкон, упоминания изнасилований, которые случались в Казематах.
Примечания от переводчика:
1. Переведено в подарок для Mor-Rigan
2. Название — отсылка к английской идиоме "beard the lion in his den", дословно: "Бросить вызов льву в его логове". Означает "вступать в конфронтацию с опасным/влиятельным оппонентом на его территории", употребляется так же в значении "смело подходить к кому-то опасному".
3. Перевод достаточно вольный, текст небечен, переводчик будет рад указаниям на недочёты.
Ссылки на скачивание: docx | pdf | txt | epub | fb2
Глава 1
— Я ценю твою дружбу, — говорит Каллен Тревельяну. — Но боюсь, что не могу предложить большего. Я верю, что ты поймешь.
Слова звучат мягко, но холодно, как раз под стать двору для тренировок в этом ледяном нигде, в котором так гордо располагается Убежище.
Метафорически холодные, эмоционально ледяные, как холод вокруг. Дориан прислушивается к разговору и улыбается, в основном потому, что рад возможности немного отвлечься от вездесущего холода, а командующий Инквизицией разбивает амурные надежды инквизиторского… вестника? кем бы ни был Тревельян… Это отвлекает Дориана от чувства жжения в пальцах ног. (Возможно, это фантомное обморожение. Или аллергия на блох. Одна Андрасте знает точно).
Ему чуждо наслаждение чужими страданиями, и потому часть Дориана рада тому, что Тревельян улыбается после отказа, тут же меняет тему на что-то безобидное и в конце концов отступает, более-менее сохранив достоинство. Другая часть Дориана делает мысленную пометку позже утешить Тревельяна — но не сейчас, когда он так уязвим; Дориан не варвар. (Но довольно скоро. Слишком уж хорош он со спины.) Однако не это заставляет его рассмеяться. Нет, то, от чего из глубины его живота вырывается смех такой сильный, что он прикусывает язык и делает вид, что закашлялся, чтобы никто не заметил — это глаза Каленна, неотрывно следящие за уходящим Треверьяном. Заметно, с каким усилием он отводит взгляд.
И по пути он встречается глазами с Дорианом. В них мелькает удивление, затем Каллен прищуривается, словно подозревает что-то. Будто Дориан не только тевинтерский маг крови и демон, пожирающий детей, или о чём там ещё думают люди, видя Дориана. В этом взгляде на мгновение появляется вспышка застарелой беспричинной ненависти — и затем с таким же трудом, как Каллен отвернулся от Тревельяна, он отстраняется от ненависти. Вот он уже выглядит просто уставшим, покорным и чуть смущённым. Смущённым? Чем, плохо скрываемым интересом Дориана к его великолепной высокородной заднице? Или тем, что Дориан захватил мгновение фанатического «я убью тебя»?
Будто Дориан никогда раньше не спал с тем, кто хотел убить его. Ха.
Командир возвращается к тем, кем он командует, а Дориан отправляется искать что-нибудь достаточно тёплое для того, чтобы помочь ему вспомнить, каково это: чувствовать свои ступни.
#
Конечно, он флиртует с Калленом. Он никогда не мог противиться вызову, а Каллен куда милееТревельяна.
Это настоящая катастрофа. Отказывая ему, Каллен уже не так нежен.
— Я польщён, сэр, — говорит он, и «но» так и звучит в этих словах, — но, как вы уже знаете, я не могу предложить ничего, кроме дружбы.
Они сейчас во внутреннем дворе наполовину разрушенного замка; они много раз спасли друг другу жизнь во время изматывающего путешествия из Убежища. (Пусть южане уже забудут этот кровавый замок). Тревельян совсем не ревнует, и это хорошо: он до смешного благороден. (Он бы и дня не протянул в Минратосе). Когда Тревельян желает сыграть, Дориан милостиво уступает ему своё место, тем более что он уже почти проиграл. Да и беседа с Калленом становится всё более опасной. Так что Дориан отступает и, устроившись напротив стены, чтобы наблюдать за их игрой, внезапно понимает, что именно Каллен сказал.
Потому что Тревельян, который на глазах у Дориана с криком бросался на дракона, рыцарь-чародей со свойственной этому титулу жестокостью, хороший стратег, который легко заставил бы Каллена попотеть за его деньги… даёт ему выиграть.
И Каллен видит это. Каллен видит это и ничего не говорит. У Дориана появляется мысль, что Каллен ожидал этого.
Разумеется, как же иначе.
Когда Тревельян уходит, Каллен глядит ему вслед как человек, который страстно ищет искупления, поэтому Дориан чуть шевелится, чтобы напомнить Каллену, что он здесь. Взгляд Каллена мгновенно перемещается на него, в нём испуг (забыл, что тевинтерский маг наблюдает за ним; Дориан даже чуть сожалеет об этом безумии, словно не он сам несёт это бремя каждый день), и удивление.
— Когда победишь меня, — тихо говорит Дориан как мужчина мужчине, равный равному, — знай, что это будет заслуженная победа. И дело не в том, что я гонюсь за любовью Создателя.
С лица Каллена пропадает любезность. Её сменяет не гнев, хотя… нет, даже близко не это. Разве что это гнев, похожий на голод, смешанный с желанием, виной и снова голодом, грубым горячим желанием, таким мощным, что Дориан едва не вздрагивает. Взгляд Каллена почти течёт по телу Дориана. Дориан видит, каких усилий Каллену стоит остановиться на его груди и вернуть взгляд на доску. Затем он поднимается, обходит доску и становится вплотную к Дориану — не совсем за спиной, не желая припереть его к стенке, но достаточно близко, чтобы положить руку на живот Дориана. Говорит он почти в ухо Дориану. Дориан чувствует это «почти» так остро, что кожу покалывает от воображаемого прикосновения.
— Вот почему, — говорит Каллен низким и почти ласковым голосом,- я никогда больше не сыграю с тобой.
После чего он разворачивается и уходит.
Это ещё не поражение.
#
— Я знаю, что ты делаешь, — говорит Лелиана. Она говорит это из тени около его любимого уголка в библиотеке, где она пряталась довольно долго, прежде чем он заметил ее, и делает она это, без сомнения, чтобы до смерти его напугать. У нее это отлично получается.
— Правда? — тут же откликается он, желая скрыть унизительный страх. — Даже я сам не уверен в этом, дорогая леди.
Она подходит ближе, у нее низкий голос. Будь Дориан более темпераментным, его возбудило бы сочетание её акцента и мягкой угрозы в словах. А может, он испугался бы так же, как и сейчас; у страха нет предпочтений. — Каллен через многое прошёл, альтус Павус. Я не хочу видеть, как из него делают… игрушку.
— Игрушку? — Дориану не приходится изображать смех; это нервы. — Я не уверен, что вы видите, но я и не собираюсь этого делать, госпожа Соловей. Он могущественный храмовник, пусть больше и не соблюдает обеты, и он поразительно крупный, разве нет? Всего святого ради, чем вы кормите своих мужчин? Такой потрясающий, ослепительный и деликатный маг, как я, просто обязан…
— Он ненавидит таких, как ты, — говорит она. Говорит с улыбкой. Разве это не плохой знак? Конечно, плохой. Но не только бравада заставляет Дориана препираться с ней. Это просто привычка. И немного — уязвленная гордость.
— Каких же это «таких»? — Дориан встаёт, наверное, слишком резко, но ему никогда не нравится, когда его равняют с наполовину рабами, которые зовутся магами в этих краях. (Он понимает, что это… немилосердно. Но он тот, кто он есть). — Отступников? Но я технически всё ещё член Круга Минратоса, я-то думал, вы знаете. Тевинтерцев? Вообще всех магов? Тогда ему в первую очередь стоит быть настороже с Тревельяном.
Она наклоняется достаточно низко, чтобы он почувствовал ее дыхание на своей щеке.
— Магов крови.
Он чувствует, как она наблюдает, оценивает, ждёт, какие секреты можно выведать этими словами. И — о — её когти впились очень глубоко.
— Госпожа, — произносит он, понизив голос и думая о своём отце, о ритуале, о предательствах и людях, которые любят, несмотря ни на что, а не только тогда, когда ты меняешься, — если вы ещё раз так меня назовёте, я найду способ прикончить вас, даже если это будет стоить жизни мне самому.
Она наклоняет голову с интересом, почти кокетливо. Она охотнее верит угрозе смерти, чем любой попытке оправдать себя.
— Я слежу за тобой, — наконец говорит она.
Дориан выдыхает и опирается о перила балкона. Так она не может видеть его трясущиеся руки, даже если уже заметила их.
— Он уже взрослый человек, — наконец мягко говорит он. — Старше меня более чем на десять лет. В любом случае, думаю, мы оба понимаем, что он сам знает, что для него лучше, а что нет, и поступит соответственно этому.
За его спиной тишина. Когда он оборачивается, её уже нет.
Что же. Это даже чем-то похоже на одобрение. В конце концов, он пока ещё жив.
#
Во время флирта и переглядок Дориан, конечно, обратил внимание на трясущиеся руки. Не так трудно заметить дрожь, мышечные спазмы и мучение от фантомных болей, которые может провоцировать лириум. Немало пожилых альтусов в Тевинтере приходят к этому после многолетнего сидения на лириуме, и Дориан думает, что с этим можно сделать. Это не кажется ему чем-то пошлым и вульгарным, в отличие от всего остального на юге.
Поэтому он обшаривает все крошечные лавочки Вал Руайо, когда попадает туда с Тревельяном, и находит наконец у одного из торговцев в Скайхолде последний ингредиент, чтобы создать задуманное зелье. Когда Дориан ставит флакон на стол Каллена, который снова скорчился от очередного приступа боли, то впервые думает не о том, чтобы соблазнить его. Он всего лишь хочет облегчить страдания друга. В конце концов, у них ведь такие отношения? Дружеские.
Поэтому Дориан не готов ко внезапной вспышке ярости в глазах Каллена, пока он объясняет, что во флаконе. Он совершенно потрясен, когда Каллен хватает флакон и швыряет его о стену с такой силой, что осколки стекла разлетаются по всей комнате. И он… взволнован, да, это хороший эвфемизм для выражения «до полусмерти напуган», когда Каллен неожиданно тащит его через всю комнату и припирает к стене совсем рядом с пятном лириума, прижимая к горлу предплечье, из-за доспехов похожее на Великую Стену Кваринуса.
— Кто тебе сказал? — рычит Каллен.
— Сказал мне что? — говорит Дориан… то есть пытается, но не может. Из гортани не доносится ни звука, лишь шевелятся губы. Хорошо бы южных храмовников учили читать по губам, учитывая их страсть затыкать всех несогласных. — Коммандер, это … правда…
— Это Кассандра? Нет, не может быть. Тревельян? — он прищуривает глаза. Довольно красивые глаза, Дориан даже сейчас замечает это, орехового цвета и с длинными ресницами, пусть в них и сверкает безумная ярость. Глаза его сужаются. Ничего удивительного, что Дориан до сих пор желает его, несмотря на все его магофобные настроения. Дориан умеет выбирать, правда, при выборе руководствуется он отнюдь не мудростью.
— Тревельян, — делает Каллен вывод по молчанию (задушенному) Дориана. —Мне не стоило доверять ему …
Дориан пытается выскользнуть из захвата, но Каллена так много, и свободной рукой он прижимает правую руку Дориана — ту, которой он создаёт заклинания, конечно, о ней стоит позаботиться в первую очередь — к стене. Но что может сделать Дориан, кроме «взрыва разума» или каких-нибудь иных заклинаний? Которые, он абсолютно уверен, могли бы лишь временно вывести Каллена из строя, а потом он спокойно убил бы его и посолил его пепел.
— Н-нет, — кое-как выдавливает из себя Дориан. — Не Тревельян. Угадал.
— Что? — Каллен моргает и от удивления ослабляет хватку. Дориан немедленно делает отчаянный вдох.
— Я угадал, — снова говорит он. Делает вдох, и ему становится легче, и немного отпускает душащий страх. Каллен слушает. Он более-менее спокоен, Дориан старается говорить быстро, пока окно здравого смысла открыто. — Думаешь, я не … в-видел лириумную зависимость раньше? Иначе как я мог узнать способ защиты? — Вместе с воздухом к нему возвращается его язвительность. — Ты феерический варвар-идиот.
Каллен вздрагивает, и Дориан никак не может объяснить себе мимолётное выражение стыда на его лице.
— Тогда всё понятно.
Дориан недоверчиво глядит на него. Каллен не собирается извиняться за то, что впечатал его в стену? Тем более что он до сих пор прижимает Дориана к ней.
— Что понятно? Что я оказал тебе большую услугу из личной симпатии, приложил большие усилия, а ты подтёрся ей, и после напал на меня? Да, благодарю, яснее некуда. А теперь прочь от меня!
К его огромному облегчению, Каллен снова вздрагивает и опускает его, отступив на шаг.
— Я … извини меня, — говорит он, отводя взгляд, и в этом есть что-то и от щенка, которого пнули, и от покалеченного ветерана войны, которого снова ранят, и гнев отпускает Дориана. — Я не … Это всё только потому, что… Я думал, никто не знает о моём позоре. А ты так легко меня раскусил.
Позоре? Дориан озадачен. Он не может понять сути, но жить на юге — значит примириться с множеством вещей, которые ему не постичь.
— Не скажу, что это было легко, — говорит Дориан, приводя в порядок свой воротник и своё достоинство. — Сначала я решил, что у тебя приступы мигрени, или у тебя слишком долго не было достойных товарищей. Создателя ради, зачем ты слез с лириума, если тебе так плохо, а в Инквизиции его полным полно?
— Это цепь, — говорит Каллен. Его взгляд становится тёмным и тяжёлым, и ненависть на лице наконец-то относится не к Дориану. — Он разрушает разум.
— Это всегда было цепью, и ты знал, что оно разрушит твой разум, когда присягал храмовникам. — Жестоко, да, но у Дориана до сих пор слишком болит горло, чтобы церемониться. Он всё ещё напряжён, слишком — пульс учащён, челюсти сводит. Он не уверен, чувствует ли только злость или… что-то другое. Определённо, другое. Он чувствует, что близко подобрался к чему-то, к пониманию того, что раньше ускользало от него. Создатель, как же страшно танцевать вокруг этого человека. И как волнующе. Дориана охватывает совершенно неуместное волнение, но он стряхивает его с себя. — Что-то подтолкнуло тебя к этому решению?
На лице у Каллена отнюдь не улыбка. Почему, о, почему Дориан так хочет его? На свете есть и более сильные челюсти, плечи пошире и руки с длинными пальцами, которые не норовят то и дело сжаться вокруг горла мага. Вся эта осада — чистейшее безумие.
— Киркволл, — наконец говорит Каллен.
Все кусочки мозаики ложатся на своё место. Наконец Дориан видит это. Но лишь он постигает это чудо межкультурного понимания, Каллен бросает на него такой горький взгляд, перед которым померк бы и взор унижаемого раба.
— Держись от меня подальше, — говорит он, и отворачивается, чтобы вернуться к столу.
Уходи, говорят Дориану все его инстинкты. Каллен слегка намекнул на это, и предельно ясно, что с этим человеком что-то не так. Лириумная ломка всё только усугубляет. И очень большая вероятность, что Каллен сделает что-нибудь, о чём он будет сожалеть, но — какая жалость! — Дориан уже умрёт.
Ну … и пускай. Прислушивайся Дориан к своим инстинктам, жил бы до сих пор в Минатросе, женатый и на пути к лёгкой смерти от цирроза. Поэтому он следует за Калленом, стуча каблуками, говоря практически ему в затылок, атакуя его словами, потому что раз он собрался станцевать с демоном, это должен быть треклятый вальс.
— Ты не потому отказал Тревельяну, что он тебе не нравился. Ты отказал ему потому, что он маг, а ты считаешь магов чем-то таким, к чему нельзя прикасаться!
Каллен останавливается, и Дориан тоже, но не прекращает говорить ему в спину.
— Но я-то не один из тех стадных дрессированных животных, которых вы используете. Меня не смог засадить в клетку мой собственный отец, хотел бы я посмотреть, как у тебя это получится! И я рос без мыслей о том, что я ущербный — по крайней мере, не по этой треклятой причине. Ты не можешь запугать меня, коммандер. Ты не можешь заставить меня уйти, не можешь сделать так, чтобы я исчез. Если ты захочешь снова напасть на меня, я хорошенько прожарю тебя или, по крайней мере, постараюсь перед смертью. Тебе меня не победить.
Длинные, красивые пальцы Каллена сжимаются в кулаки. Но сейчас Дориан готов, и он даёт себе волю. Он ухмыляется, как обычно перед поединком, как всегда в случае, если есть большая вероятность, что жить ему осталось минут пять. О Создатель, как же у него стоит. Отец ошибался во многих мелочах, но в целом он был прав: у Дориана не всё в порядке с головой.
— Киркволл? — он смеётся, подталкивая, подталкивая, наблюдая, как напрягаются перед ним могучие львиные плечи. — Ах, дорогой мой коммандер, Казематы известны даже в Тевинтере. Я сомневаюсь, что вы участвовали в тамошних милых и весёлых играх; вы не того сорта людей, что пристают к мальчикам–малефикарам или пачкают себя отношениями с бездушными секс-рабами. Но около семи лет вы жили среди убийц и мучителей, слыша крики, переступая через тела. Даже когда вы сплёвывали кровь, во рту оставался её вкус. Запретное удовольствие! Ты никогда не трогал, никогда не брал, но как тебе хотелось…
Каллен оборачивается и идёт к нему, но Дориан готов. О Андрасте, он готов. Однако на лице Каллена не злость, и его движения не агрессивны, когда он хватает Дориана за одежду и снова толкает к стене, и опять прижимает к ней. Он не жесток, просто неумолим. Дориан тяжело дышит после своей тирады, но не только поэтому. Каллен тоже, то ли оттого, что сдерживается, то ли от пожирающих его побуждений и импульсов. Это почти банально. Тело, прижимающееся к нему, давит бронёй и эрекцией, да, это она, а Дориан должен оставаться мягким. Это выбор. Он делает его сознательно. Коммандер жаждет его подчинения — подчинения мага, не просто любого, а того, которого не заставишь, если он сам не захочет этого… И Дориан поддается, и подчиняется, потому что только так можно соблазнить бывшего тюремного надзирателя одной из самых магоненавидящих мест. У бывшего тюремного надзирателя до сих пор должно оставаться ощущение целостности мира.
Дыхание Каллена учащается, когда он чувствует, что Дориан стал более сговорчивым, о да, так и есть. Он наклоняется ближе, и если всё пойдёт как обычно, сейчас он поцелует Дориана. Поцелуй будет нежным, Дориан растает, на нём порвут одежду, а потом завалят на стол, с которого мелодраматично полетят бумаги, которые по-любому пришлось бы убрать, потому что никто на приказах не должно быть следов пота и спермы. Но всё не как обычно. Каллен выдыхает, глядя на рот Дориана:
— Открой его для меня.
Дориан криво улыбается. Послушание — это ловушка.
— А ты заставь меня.
Комната расплывается перед глазами от толчка. Дориан задыхается от того, что Каллен толкает его вперёд и тянет назад, кладёт пальцы на его лицо. Рот Каллена мажет по его рту, размыкая губы, его дыхание горячее, поцелуй завлекающий, мягкий, фаста васс, этот мужчина целуется так, как Дориан сосёт член. Затем Каллен поворачивает его голову так, чтобы выдохнуть в ухо:
— Сопротивляйся, или я возьму тебя сам.
Дориан смеётся. О Создатель, как же он был прав насчёт этого человека.
— То есть если я сделаю это по твоему приказу, это будет настоящий бой?
Каллен рычит и поворачивает его лицом к стене, прижимается сильнее.
— Скажи, чтобы я остановился, — говорит он, хотя трётся о задницу Дориана. — Скажи, чтобы не делал этого.
Если бы можно было умереть от потери крови в мозгу, потому что вся она утекла в член, Дориан умер бы.
— Но так нечестно, мой дорогой главнокомандующий… Однако … — Он сглатывает слюну. — Давай условимся так: если ты делаешь то, что мне не нравится… я подожгу твои волосы. Так пойдёт?
Это определенно подходит им. Каллен начинает расстёгивать кожаную одежду Дориана, расшнуровывая тунику и задирая нижнее бельё. Дориан опускает руку, чтобы расстегнуть собственные штаны, но Каллен отталкивает её, дёргает штаны, и вот уже его пальцы сомкнулись вокруг члена Дориана. Это неожиданно; слишком много властности, слишком мало ласки. Может быть, раньше он не трогал другого мужчину за гениталии, или он хочет сделать Дориану больно, или не рассчитал собственной силы. Но это так чертовски хорошо, что Дориан толкается в эту тесноту, издавая грубые хриплые звуки, которые могут быть только стонами. И Каллен, пожалуй, не такой и неопытный, как кажется поначалу, потому что он ласкает Дориана, словно доит животное с фермы. Словно Дориан его собственность, с которой он может развлекаться как хочет. И это уже не так и возбуждает.
Но нет, нет, Дориану хочется большего, и он не может позволить этому продолжаться. Он пытается отстраниться от сжатой руки, но Каллен толкает его на неё, трахая его через одежду.
— Погоди, — пытается выдохнуть он, но внятных слов не получается, или Каллен все же понимает, потому что он издает звук, похожий на рычание, и двигает рукой быстрее, сжимая кулак. При таком темпе Дориан готов вот-вот кончить, а он не хочет. Ему хочется, чтобы Каллен был внутри, а не этого мучения. Он упирается одной рукой о стену, тяжело дыша, потому что грудь Каллена давит на его спину, кольчуга упирается в лопатки, или, возможно, он дышит так трудно, потому что слишком долго мечтал об этом. Он пытается коснуться Каллена, но не может двинуться; Каллен слишком сильно прижал его к стене. Будь это кто другой, Дориан умолял бы его, просил о возможности расстегнуть штаны и взять его, пусть даже без масла, даже в этом позорном кабинете, куда в любой момент может зайти один из подчиненных — но умолять его значило бы угодить в очередную ловушку. Каллен хочет завоевать, а не принять. Поэтому Дориан опирается свободной рукой о стену и отталкивает спиной Каллена, пусть тот больше и сильнее, и он понимает, что это бесполезно. Ему не хочется на самом деле уйти. Но так приятно слышать, как учащается дыхание Каллена, как он рычит и только сильнее прижимает Дориана к древнему камню, пока он не перестаёт сопротивляться.
— Постой, — пробует он снова, пусть это и неправильно. Мысли путаются. Он трахается с рукой Каллена снова, теперь уже по своей воле и в том бешеном темпе, что задают бёдра Каллена. Больше он ничем не может помочь себе. — Погоди, пожалуйста, я х-хочу…
— Думаешь, твои желания меня волнуют, маг? - Его пальцы сжимают волосы Дориана, оттягивая его голову назад почти до боли. — Я могу усмирить тебя прямо сейчас. Даже без лириума.
Неужели правда? Живот Дориана на мгновение сводит от самого настоящего страха. Говорят же, что лириум не всегда нужен для этого… Но зубы Каллена впиваются в его шею, и это оказывается очередной ловушкой. Как тяжело разгадывать правила этой игры, когда они только зарождаются. Дориан пытается снова рассмеяться и сглатывает. Создатель, он так близок, а рука Каллена неумолима. — Если… если ты попытаешься… хнн… тогда я… закусаю тебя до смерти, если придётся!
Как же жалко и смехотворно звучат эти угрозы.
Но Каллен не смеётся. Его рука снова накрывает лицо Дориана; два пальца проскальзывают между губ. Предлагает укусить его? Дориан едва не захлёбывается истерическим смехом. Он слышит, как Каллен сглатывает. Ласкающая рука горячая, как огонь, и Дориана трясёт от невозможности разрядки. Он лижет пальцы Каллена, отчаянно сосёт их, а Каллен шипит и отдёргивает их, словно Дориан укусил его. Дориан не хочет, чтобы Каллен останавливался — хоть когда-нибудь.
— Скажи мне остановиться, — выдыхает Каллен снова.
— Никогда, — кричит Дориан, и он отступает.
Камень холодит его лоб, пока он приходит в себя. Колени не подгибаются; это похвально, учитывая обстоятельства. В частности, то, что Каллен больше не держит его, его вообще ничего не держит, кроме стены. Восстановив дыхание и сделав поистине андрастианское усилие, Дориан оборачивается и видит, что Каллен у стола надевает перчатки и наручи.
— Мне очень жаль, — произносит он, не поворачиваясь. — Тебе следует держаться от меня подальше.
Дориан пытается рассмеяться, но выдаёт только придушенное, измученное «ха». Неужели Каллен действительно думает, что делал что-то против воли Дориана? Его следует в этом разуверить.
— Я не подчиняюсь вашим приказам, главнокомандующий.
Каллен мгновение медлит, но не разворачивается. Он проверяет пряжки на наручах, глядит, чтобы ремни плотно прилегали к телу. Это практически медитация.
— Это не было для меня просто игрой, Дориан.
О Создатель, нет, не было. Дориан чувствует правду за словами его угроз. Но он облизывает губы. Он никогда не был мудрым человеком.
— Это я и имел в виду, когда сказал, что не поддамся тебе.
О, вот оно. Небольшое несовершенство в этих плечах. Это дрожь.
— Я думал прийти к тебе ночью, — снова говорит Каллен после паузы. — Взломать твою дверь, если… ты запираешь её.
— Полагаю, магам в Круге не разрешалось запирать двери? У тебя должен быть опыт в выбивании дверей. — он пожимает плечами, позабавленный услышанным. Хотя, пожалуй, ради спокойствия мастера по замкам отныне стоит оставлять дверь незапертой. Снова эта дрожь. Каллен очарователен, когда разгромлен.
— Ты понятия не имеешь, что у меня в голове — шепчет он. — Какие вещи я… — он обрывает сам себя. Неспособный даже описать "эти вещи" словами.
Дориан трясёт головой. Подтягивает штаны, поправляет одежду. Он оставил подарок на стене рядом с потёками зелья, но раз это всё вина Каллена, ему и прибираться. Храмовники ведь этим занимаются? Прибираются за магами и за тем, что остаётся от магов.
— Тогда приди и возьми меня, — говорит Дориан, направляясь к двери. — Возьми снова и снова, заставь часами склоняться перед тобой, заставь меня сделать всё, что придёт тебе в твою привлекательную светловолосую безумную голову, друг мой. Всё, что храмовник может сделать с таким магом, как я.
Он открывает дверь и глядит назад черед плечо — о, какие большие, какие сверкающие и голодные глаза у этого льва. Шею Дориана покалывает от воспоминания о его зубах.
Затем он прибавляет со всей злостью, что способен вложить в свои слова:
— Если сможешь.
С этими словами он запирает дверь и направляется в свою комнату — готовиться к битве.
2 глава
Маг, который жил свободным всю жизнь.
Маг, который никогда не испытывал страха — ни перед храмовниками, ни перед своим народом, который возненавидел бы его, ни даже перед демонами. Маг, который держал рабов, но никогда не был им сам. В этом есть какая-то чистота.
В своих мечтах Каллен уничтожал эту чистоту снова, и снова, и снова. Он в застенках Каземат, а Дориан сидит перед ним, привязанный к стулу, с запястьями, скованными наручниками, на которые нанесены руны. Он в камере Каземат — в камере Дориана, хотя этот маг никогда не был в плену, и жить ему осталось недолго — приказывает Дориану повернуться лицом к решётке. Каллен, пересекающий внутренний двор и не обращающий внимания на пронзительные вопли человека, привязанного к столбу, которого избивают, у которого смуглая кожа и такой знакомый голос.
В этих мечтах Каллен никогда не покидал Казематы и даже не думал об этом.
(Однажды он застукал Карраса. Оттащил его от мага, в надежде на наказание попросил Мередит исключить его из храмовников, но отступил: на допросе выяснилось, что жертва была магом крови, и любое проявление симпатии к нему Мередит расценила бы как повод выгнать самого Каллена. Он боялся остаться без лириума и в следующий раз проигнорировал звуки борьбы, доносящиеся из комнаты, сопение и приглушённые рыдания. Наказанием за его грехи стала картинка, навсегда оставшаяся в его памяти: сгорбленный и отчаявшийся маг, и Каррас, грубо берущий его сзади. Наказание Каллена в том, чтобы видеть это снова, и снова, и снова, и чувствовать… нет. Он не желает быть монстром, но он чувствует… о Создатель, что он чувствует…)
«Дориан сам желал этого. Он… Я сказал ему держаться от меня подальше, а он предпочёл остаться. Он сам захотел. Я сказал ему сопротивляться, и если бы он начал, я остановился бы».
Но Каллен не уверен в этом до конца. Те, на кого нападают, не всегда дают отпор. Маги иногда так запуганы храмовниками, что делают то, чего не хотят. Вот почему Каллен отказался от Тревельяна, не позволил себе коснуться Амелл, запретил себе мечтать о Хоуке; с магами, которые познали ужас храмовников, ни в чём нельзя быть уверенным. Дориан мог симулировать желание, притворяться довольным, терпя похоть Каллена лишь до тех пор, пока не было возможности бежать…
Нет. Нет. Дориан понятия не имел о храмовниках с юга: преследователях, охотниках, тюремщиках, палачах. Вот почему Каллен позволил себе это… это… с ним. Если Дориан выдержал, значит, он этого хотел.
Именно так.
Каллен ходит кругами по кабинету, покусывая костяшку большого пальца. Там уже мозоль; обычно он так делает, когда вспоминает о лириуме. Ну и чудеса: за весь вечер он ни разу о нём не подумал. С тех пор, как… Он останавливается и смотрит на стену кабинета. Около неё стоит ведро с мыльной водой и лежит щётка, которой он оттирал следы от подарка Дориана… и другие следы Дориана со стены.
То, чего он так желает, лириум не сможет заменить даже отчасти.
«Приди и возьми меня, — сказал маг, — если сможешь. Я не дам тебе выиграть».
— Андрасте, укажи мне путь, — выдыхает он в тишину, но на самом деле мысли его вовсе не об Андрасте. «Дориан. Не дай мне согрешить».
Затем осторожным продуманным движением он открывает, а после закрывает за собой дверь кабинета и направляется к главному зданию Скайхолда.
#
Дориан живёт в одной из маленьких комнат с окном, выходящим в сад. Отчего-то Каллена удивляет его выбор. Дориан никогда не производил на него впечатления набожного человека, а он ведь должен был слушать бесконечные проповеди и песнопения матери Жизель и её помощниц каждый вечер.
Затем он снова начинает считать и глядит на балкон, чтобы запомнить расположение, и… а, вот оно. Часовня Скайхолда под комнатой Дориана, и все плотские утехи происходят прямиком над головой Андрасте. Да, это многое объясняет.
Каллен останавливается перед дверью, сглатывает, его ладони потеют. Маг внутри, бродит там, что-то напевает. Трудно расслышать. Двери Скайхолда толстые, кладка основательная. Никто не узнает, что происходит внутри, если соблюдать осторожность.
Будет ли дверь закрыта?
Если будет, говорит он себе твёрдо, то он уйдёт. Он больше никогда не заговорит с Дорианом о том, что случилось, разве что извинится за это. Формально закончится и их дружба, и он предоставит Кассандре судить его за принуждение союзника Инквизиции к неуместному роману.
Он поворачивает защёлку. Та легко открывается.
Когда он тихо заходит внутрь, то видит мага у противоположной стены комнаты, стоящего перед зеркалом высотой во весь рост и бережно наносящего воск на свои усы. Ноги босые, из одежды на нём только брюки; на ночном столике неподалёку — влажное полотенце и туалетные принадлежности, недавно использованные. В воздухе витает запах дорогой туалетной воды. Когда Каллен закрывает дверь, глаза мага встречаются с ним в зеркале, и выражение лица за мгновение становится непроницаемым. Каллен пытается поймать малейшие признаки неприязни или самодовольства. Первое означает, что ему тут не рады. Второе — что маг даже не подозревает о нависшей над ним опасности
После небольшой заминки Дориан продолжает приводить в порядок усы.
— Неужели ни у кого из вас, южан, нет хороших манер? Ты хотя бы постучал перед тем, как войти.
Высокомерие: это одновременно и бесит, и как бальзам на раны. Каллен возвращается к двери, чтобы запереть, и его радует, что Дориан задумчиво наблюдает за ним. Каллен говорит:
— Храмовники не стучат, когда заходят в жилище мага.
Он ходит по комнате, кружит вокруг шкафа без особой причины. Цивилизованность. Он напоминает себе, что он цивилизован. Он никогда не был раньше в комнате Дориана. Она обставлена ещё более скудно, чем его уголок в библиотеке; Каллен замечает там лютню, а ещё обитый бархатом стул, который точно не остался от прежних обитателей Скайхолда, он просто рассохся бы за столетия. Здесь лишь несколько личных вещей: набор по уходу на комоде, посох в углу, один из вездесущих портретов странного человека на стене, который у Дориана почему-то висит вниз головой. Каллен открывает шкаф в углу и видит только две смены одежды. Брюки на Дориане — единственные, что у него есть. .
— Да, но ты больше не… — его голос осекается, и мгновением позже он прямо перед Калленом, отталкивает его и захлопывает шкаф. — Извини-ка! В Круге магов нет такого понятия, как «приватность»?
— Нет, — совершенно бездумно Каллен так перемещает вес, чтобы отрезать Дориану путь к отступлению. — В Кинлохе мы смотрели, пока они ели, рожали детей, испражнялись. В Казематах их комнаты запирались только снаружи.
Дориан выглядит искренне удивлённым — и затем его глаза сужаются, когда он замечет, что Каллен намеренно вторгается в его личное пространство. Он делает шаг назад; дыхание Каллена учащается.
— Какие же колдовские трюки маг может провернуть, сидя на горшке, скажи на милость? Разве что читать гримуар, чтобы скоротать время.
— Это касалось не того, что маг может сделать. — Он преследует Дориана, подходя ближе, медленно загоняя его, пока тот не упирается спиной в шкаф. Когда-то его натаскивали на это. Способ вывести мага из равновесия, заставить нервничать, ослабить его магию, поддерживаемую волей. — Смысл был в том, чтобы напомнить: Создатель следит за ними даже тогда, и они не могут ничего спрятать от Него.
Дориан принимает это во внимание и ловко обходит Каллена, даже не оглядываясь, чтобы узнать, преследуют ли его. Даже если это и так. Это красиво; Каллен поворачивается, следуя этому танцу, и сам себе улыбается. Рот его увлажняется, когда Дориан фыркает:
— Вы не Создатель, мой дорогой коммандер.
Это не случайность, думает он, что Дориан полностью отворачивается, пока говорит. Позволяя Каллену разглядеть чистые линии его тела, изгиб ягодиц, собственную уверенность, которая буквально кричит: «Конечно, я прекрасен!» — без единого намёка на скромность. И он прекрасен, его гладкую смуглую кожу не портят даже резкие, странные линии татуировок, идущих через плечо и вниз по груди и животу. Он сложен удивительно хорошо для мага — но затем Каллен думает, что отступники всегда выглядят свежее, здоровее, сильнее. Жизнь расцветает, когда она не заперта в клетке.
— Создатель ведёт меня, — произносит Каллен, хотя он сомневается, что Создатель сейчас с ним в его одержимости.
— Зачем, чтобы посмотреть, как я испражняюсь? Полагаю, Создатель мог бы получше распорядиться своим временем.
Дориан переходит к штучкам по уходу за собой, чистит крошечную расчёску для усов. Татуировка идёт через его спину, исчезая за поясом штанов. Каллен чувствует, что у неё магическое назначение, хоть и не может опознать здесь руны эльфов, гномов или магии крови. Просто геометрические фигуры — круги, треугольники и прямые линии разного цвета, расположенные в произвольном порядке, не складывающиеся в узор. Каллен придвигается ближе, изучая их.
— Наблюдение нужно для защиты магов, — говорит Каллен. Он больше ничего не может поделать с собой. Он поднимает руку — перчатки и наручи оставил в кабинете, всё, кроме нагрудника, потому что этот маг опасен, и он не позволит себе забыть об этом — и проводит пальцем по плечу Дориана, следуя одной из красных линий. Прикоснувшись, он понимает, что это одна из тевинтерских штучек; красная линия концентрирует огненную магию в левой руке Дориана, чёрная направляет некромантию в правую. Зелёная и синяя линии явно относятся к магии элементов или духовной магии. Дориан напрягается под его рукой, и некой части Каллена это нравится.
Он продолжает:
— Храмовник может осмотреть тело любого мага, если это нужно во время исполнения его обязанностей. От мага требуется только получше подготовиться к этому.
— Что? — Дориан чуть поворачивает голову; Каллен видит искреннее любопытство на его лице. — Хочешь сказать, что в Круге ты просто заходил в любую комнату мага, какую ни пожелаешь, говорил им снимать штаны, и они это делали? Во имя Андрасте, что ты там искал?
— Подозрительные отметины. — Он оглаживает татуированный бицепс Дориана, задевает грудные мышцы. Крошечное золотое кольцо блестит в соске мага, Каллен щиплет его кончик. — Необычные изменения тела. Знаки магии крови.
Дориан вздрагивает. Ему нравится, когда его касаются подобным образом? Но затем он говорит:
— Звучит как удобный предлог. Зашёл в комнату мага и твори что хочешь, прикрываясь долгом.
Каллен обхватывает его целиком, прижимая ладонь к животу, и притягивает к себе поближе, так он может поцеловать место соединения шеи и плеча. Вблизи туалетная вода Дориана пахнет миррой и, пожалуй, корицей; Каллен хочет укусить его.
— Да. Это было удобным поводом для разных вещей.
Дориан позволяет трогать себя, уступая ему, хотя держится ещё немного скованно. Напряжённость возбуждает Каллена; уступчивость обнадёживает.
— И ты делал эти вещи? — спрашивает Дориан.
Опасный вопрос.
— Какие вещи? — он снова щёлкает по кольцу в соске Дориана, а затем поддаётся искушению: нежно проходится зубами по линиям, которые заканчиваются на шее Дориана там, где был бы воротник, надень тот рубашку. Дориан чуть вздрагивает, дыхание его сбивается и учащается.
— Врывался в комнату мага, — говорит Дориан. Его голос становится ниже, мягче; Создатель, как же Каллен хочет его. — Обыскивал их по какому-то поводу. Эти обыски были… тщательными?
Слишком много намёков, слишком изощрённая пытка. Каллен толкает Дориана вперёд, тот задыхается и оказывается прижат к комоду. Средства по уходу звенят и гремят, перемешиваясь в беспорядке. Когда Дориан пытается выпрямиться, Каллен прижимает его правую руку к комоду, раздвигает его ноги и пытается приспустить штаны. Он стаскивает их со стройных бёдер мага. Это трудно, потому что Дориан сопротивляется и потому что штаны цепляются за его член.
— Возможно, тебе станет понятнее на наглядном примере, — шепчет Каллен в шею Дориану.
Но внезапно Дориан резко подаётся назад. Он достаточно силён, чтобы оттолкнуть Каллена, и это бесит. Этот маг смеет противостоять ему! Дориан опирается о туалетный столик, и Каллен взмахивает рукой, чтобы лишить его равновесия. Дориан охает и едва не падает на туалетный столик, и в то же время пытается развернуться, а вес Каллена давит, заставляя его наполовину лечь, неуклюже выкрутившись.
— Проклятье! Чёртов варвар, я просто хочу…
— Я уже сказал тебе, что мне всё равно, чего ты хочешь. — Кровь стучит в ушах Каллена. Маг сражался с ним. Маг сопротивляется роли, что предназначил дл него Создатель, и… Каллен ослабляет давление, переворачивает его на спину так, что он почти вытягивается на туалетном столике. Маг должен выучиться. Дориан открывает рот, чтобы снова запротестовать, и Каллен закрывает его своим, заставляет молчать языком и зубами, придерживая голову одной рукой, чтобы он не смог отодвинуться.
Однако Дориан всё равно пытается, осыпая его проклятиями на своём декадентском языке, прежде чем вспоминает, что Каллен не говорит на нём.
— Эти грёбаные ножницы воткнулись мне в спину, ты, тупой…
Каллен поднимает его достаточно долго, чтобы смести кожаный футляр и его содержимое на пол, затем крепко прижимает к себе и возвращается к его рту. У Дориана всегда вкус вина. Каллен проникает глубже в поисках других вкусов, тщательно выискивая следы запрещённых веществ или крови. Но это только вино, и Дориан, кисло-сладкий, как хурма.
Когда Каллен заканчивает оральную инспекцию к своему полному удовлетворению, он отстраняется. Дориан тяжело дышит из-за их потасовки, а может, из-за поцелуя, и смотрит на Каллена сердито, но не испуганно. Хорошо. Да.
— Ты отказываешь мне в праве обыска, маг? — выдыхает Каллен в его ухо. Ему хочется сделать сразу столько всего.
Дориан усмехается.
— Право на то, право на сё. Храмовники могут оправдывать всё, что делают, каким-то мифическим «правом», но их слова ничего не изменят.
Каллен никогда не слышал ничего умнее, но обсуждение не вписывается в их нынешнюю игру.
— Почему ты сопротивляешься?
— Потому что я хочу лежать на моей треклятой постели. Я деликатный аристократ, и у меня легко появляются синяки, благодарю.
Свободной рукой Каллен освобождает Дориана из плена штанов, массируя его более нежно, чем он делал это ранее в кабинете.
— Я хочу тебя здесь, — говорит Каллен.
Веки закрытых глаз Дориана подрагивают.
— Ты сказать, тебе плевать, чего я хочу. — Он сглатывает. — Но мне дико хочется коснуться тебя.
Каллену тоже до ужаса хочется коснуться его. Повинуясь импульсу, он выпускает член Дориана, скользит рукой через середину его торса к соску, который он дразнил ранее. Золотое колечко зачаровывает его. Он оттягивает его и замечает, как Дориан прикусывает губу, чтобы сдержать стон. Каллен может целыми днями играть с телом этого мага, открывая все его прелестные секреты, но прямо сейчас он жаждет вовсе не этого.
— Дотронуться здесь? — спрашивает он, обводя языком вокруг кольца. Дориан выгибается, и Каллен чувствует, как его руки цепляются за нагрудник.
— Везде, мать твою, — судя по голосу Дориана, он изнемогает от желания. — Почему ты носишь латы?
— Потому что маги опасны. — Каллен перестаёт тянуть за кольцо и вместо этого смыкает вокруг соска губы, посасывая и щекоча его языком. Дориан шипит проклятье, и это красиво. Это звучит так сдержанно и пресыщенно; но сейчас в руках Каллена он теряет контроль. — Только идиот может забыть об этом.
Каллен не идиот, но он и не жесток, а Дориан сказал, что хочет его коснуться. В голову Каллена приходит мысль, уродливая, кошмарная. Она заставляет Каллена оставить в покое сосок Дориана, а руки — трястись. Но она слишком сильна и… и… Дориан остановит его, если ему не понравится. Дориан опасный тевинтерский маг, и он не потерпит плохого обращения.
Поэтому он отступает, тянет Дориана прочь от туалетного столика. Маг встаёт, подчиняясь Каллену, пошатываясь и тяжело дыша. И он насторожен. Хорошо. Каллен не хочет, чтобы Дориан расслаблялся с ним. Это небезопасно.
Он скользит рукой по голове Дориана, запуская пальцы в его волосы. Затем он тянет эту голову вниз, расстёгивая свои штаны другой рукой.
Дориан сразу же понимает, что нужно Каллену, и на мгновение игра прерывается; глаза его горят, он исполнен желания. Затем он ловит взгляд Каллена, и это просто волшебство, как он чувствует, что нужно Каллену.
Неожиданно он начинает сопротивляться, напрягая спину в ответ на попытки Каллена нагнуть его. Каллен давит сильнее, подступает ближе в молчаливой угрозе; он запоздало понимает, что скалит зубы. Дориан мешкает, но отталкивает подбородком руку Каллена. Его глаза сверкают, его магия приходит в движение, и каждый из старых инстинктов Каллена вопит, и он готовится, даже не отдавая себе в этом отчёта.
Атака «взрывом разума» выходит очень мягкой. Дориан осторожен. Каллен прекрасно знает, что маг калибра Дориана мог бы сделать с мозгом слабовольного или неподготовленного человека; это словно опытный мечник слегка касается оружием. Но. Каллен легко отводит удар, словно у него всё ещё лириум в крови, словно он всё ещё храмовник, и пьянящее осознание силы и ярости, потому что «он атаковал меня» — бьёт по нему, переполняет его. Он рычит и бьёт Дориана по ноге сзади; маг скулит и опускается на колено. Крепко держа его за волосы, Каллен наклоняется.
— Укусишь меня, и я тебя разорву.
Как ни странно, но Дориан смеётся, хотя лицо покраснело от напряжения и боли; под коленями нет ковра, и Каллен тянет его за волосы, не церемонясь. Он рвано дышит, пока возится со своей одеждой — и толкается магу в рот. Он слышит, как Дориан давится, но его это не волнует. Он суёт свой член глубже, не оставляя Дориану времени подготовиться, и удерживает его за волосы, пока тот задыхается.
Но та часть Каллена, которая потрясена, которая помнит, что он не монстр, вновь заявляет о себе, и он отступает. Это ужасно. Он — ужасен. Он, он…
Дориан откашливается, затем глядит на него.
— Это всё, на что ты способен, коммандер?
Он тянется к бёдрам Каллена и открывает свой рот.
О, Андрасте. Всё тело Каллена звенит, когда мягкое тепло охватывает его, скользит вниз, лижет вверху. Он против воли закрывает глаза, хоть это и опасно; он не может удержаться от слабого стона, хотя это показывает его слабость; он ослабляет хватку пальцев и беспомощно двигает бёдрами, и это полный крах самоконтроля. Дориан сосёт с наслаждением, одной рукой обхватив основание члена Каллена и массируя его так хорошо и умело, что становится ясно — он делал это много, много раз. Очевидно, что он тоже наслаждается процессом. Он на мгновение выпускает изо рта член, чтобы поцеловать его нижнюю часть, усы щекочут чувствительную кожу и заставляют Каллена вздрогнуть. Как же это хорошо. Благость, шок и удовольствие обезоруживают его. Если Дориан маг крови, самое время ему взять под контроль разум Каллена. К счастью, Дориан сейчас, похоже, желает контролировать тело Каллена.
Это… недопустимо. Каллен кусает губу, фокусирует волю, и всё равно оттолкнуть Дориана — это как разбередить открытую рану. Ему нужно кое-что ещё. Он хочет, Дориан хочет…
— В постель, — говорит Каллен между вздохами, оттягивая Дориана за волосы и практически толкая его через комнату. — Сейчас, живо.
Дориан спотыкается, и Каллен хватает его за руку, частично чтобы поддержать, частично — направляя его вперёд, и отчасти потому, что так он может сохранять контакт со сладкой кожей мага. Он наполовину обезумел, неспособный думать ни о чём, кроме удовольствия, а Дориан в его руках, на коленях, под ним…
как и должно магу…
О Создатель, нет, это ужасно, хотя Дориан стонет, когда Каллен опускается перед ним и снимает брюки. и проводит языком по спине. Но он не монстр, и он заставляет себя сказать в эту кожу:
— Взять тебя, здесь, мне нужно.
Дориан хрюкает, и тянется куда-то назад, и что-то холодное утыкается в руку Каллена. Он резко отдёргивает её, потом понимает, что это маленькая глиняная баночка с широкой пробковой крышкой. Его пальцы трясутся, когда он пытается открыть — это занимает целых три попытки — и зачерпывает что-то густое и жирное, пахнущее мятой. (Это то же массажное масло, которым пользуется Дориан. Он истерически смеётся). Дориан тоже вертит баночку в руках:
— Венедис, да я помру от промедления! — но Каллен уже намазал себя и начал входить в него ко времени, когда Дориан заканчивает фразу.
Это нужно делать не так, он знает. Столько времени прошло с тех пор, как он занимался этим, беззаботные деньки в Кинлохе перед Концом. Одна ночь отчаянья в подсобке с буфетчиком, чьё имя он сейчас не назовёт, но Каллен всё же знает, что должен быть медленнее, чтобы дать магу время приспособиться, он не маленький. Но что-то в нём радуется тому, как Дориан шипит от боли, как вздрагивает под ним. Кто-то в нём хватает бёдра Дориана, тянет назад, и удерживает на месте, и требует наказания, заставляя Дориана смириться или быть проклятым, ясно давая понять всем телом, что желания мага не имеют значения. Здесь нет нежности. Хоть бы зеркало в углу было повёрнуло к кровати — хоть бы. Может, Дориану нравится наблюдать.
Он храмовник независимо от того, соблюдает он обеты или нет. В доспехе и почти полностью одетый, на коленях позади голого мага, который скулит и дёргается под ним. Одна рука лежит на загривке Дориана. Другая удерживает его во время грубых движений.
Спаси его Андрасте. Каллен в нерешительности останавливается, рука соскальзывает с головы Дориана, когда он видит себя со стороны. Раскрасневшееся лицо, жестокий взгляд, дикие движения. Совсем как Каррас. Посмотрите только, что он сделал. Точь-в-точь Каррас.
Но затем Дориан разворачивается, грациозный как танцор. Он откидывается на нагрудник Каллена, стараясь коснуться ладонью его щеки. Его глаза наполовину прикрыты веками, мутные от исступления, из открытого рта вырываются вздохи. Он поворачивает голову ко рту Каллена, нагло вымогая поцелуй. Каллен не может отвести глаз от зеркала, но в узком кусочке стекла Дориан поворачивает лицо Каллена так, чтобы их рты встретились, и Дориан пьёт тепло с его губ. Бездумно Каллен обвивает вокруг него руку, поглаживая плоский живот, а рука Дориана накрывает его ладонь, направляя её по линии татуировки, вниз к дорожке тёмных волос под пупком. Член мага толстый, коричневый и напряжённый, увенчаный шокирующе розовым над валиком крайней плоти. Возглас удовольствия, с которым Дориан тянет руку Каллена — ответ на его невысказанный вопрос.
Удовольствие. Желание. Этот маг, Дориан, желает его.
Создатель, это совсем не то, что творил Каррас.
Со стоном Каллен обвивает руки вокруг Дориана, овладевает его ртом и им самим, и толкается, толкается, толкается до тех пор, пока маг не начинает издавать мягкие рваные звуки, бормоча его имя умоляющим голосом, двигаясь ему навстречу. Когда Каллен свободной рукой обрисовывает магические линии — которые сейчас светятся, греют пальцы и покалывают их, Создатель, он должен был догадаться, что тату тоже эротичны — и снова обрисовывает круги вокруг его сосков, Дориан стонет и дёргается, и изливается на его пальцы. Это не подобает магу. Он не должен получать удовольствие, когда храмовник берёт его. Это не тот ужас, которого жаждал Каллен, которого он боялся и за который ненавидел себя.
Это намного, намного лучше.
Когда оргазм ломает как в лихорадке, когда удовольствие омывает его, это благословение. Он прижимается лицом к шее Дориана и всхлипывает, когда его бёдра толкаются, а яички ударяются, а мысли распадаются и снова складываются в свежевыжженную картину, которая прикрывает собой старую, кошмарную, в почти молитву: «Спасибо тебе».
Он благодарит не Андрасте или Создателя. Он даже не произносит это вслух. Маг и так достаточно высокого мнения о себе.
Но он отпускает Дориана, хотя собственные руки дрожат и он едва может оставаться в вертикальном положении после такой мощной разрядки. Часть Каллена хочет бросить мага в этой куче простыней. Просто натянуть штаны и уйти, пусть маг знает, что он — ничто… Но эту часть себя неожиданно легко игнорировать. Вместо этого он идёт к туалетному столику и назад возвращается с влажной тряпкой, чтобы обтереть тело Дориана. Он оставил так много синяков, красных полумесяцев и даже один укус на повреждённой коже между шеей и плечом. (Он не помнит, как делал это. Он рад, что не зашёл слишком далеко). На холсте кожи Дориана, на каллиграфии его татуировок эти отметины выглядят как часть узора. Он садится на постель рядом с ничком лежащим Дорианом и, нахмурившись, касается края багрового укуса.
Дориан, который лежит лениво, пока Каллен обтирает его, приоткрывает один глаз. Каллен спрашивает:
— Ты умеешь излечивать?
— Совершенно нет, — бормочет Дориан в скрещённые руки. — Плохо сочетается с некромантией. Восставшим мертвецам это не нужно, сам понимаешь.
Он замолкает, и Каллен молчит, сидя рядом с ним и расковыривая свою рану. Его челюсти сжаты.
Дориан вскидывает бровь.
— Подумываешь попросить прощения, коммандер? Храмовники даже это могут сделать с магами?
Каллен пытается расслабить челюсти и не может, даже чтобы что-то сказать. Он хочет сказать, что большинство храмовников не извиняются перед магом, но он другой. И потому Каллен не может заставить себя сказать это. Потому что он не отличается от остальных. Он отводит взгляд и нехотя убирает руку от кожи Дориана.
Дориан страдальчески вздыхает.
— Ты, случайно, не заметил, что я ни разу не подпалил твою шевелюру?
«Сделаешь что-нибудь, что мне не понравится, и я подожгу твои волосы».
Это самая интимная вещь, которую они могут себе позволить друг с другом, не нарушая безопасности. И это очень важно. Настолько, что Каллен говорит:
— Да. И… я никогда не усмирю тебя. Мне не стоило говорит этого тогда.
Брови мага поднимаются почти до самых волос. Он перекатывается на бок, подпирает голову кулаком и задумчиво смотрит на Каллена. Затем он говорит:
— Если ты готов снять эту треклятую броню, можешь даже остаться на ночь.
Дориан произносит это великодушным тоном, но это не часть их игры. Это… Каллен весь холодеет. Лечь вместе с магом, стать уязвимым? Спать с ним, зная, что в сне могут слететься демоны, искушая его и пытаясь захватить? Или, в самом худшем случае, пойти на риск. что маг увидит его сны и поймёт, какие кошмары живут в душе Каллена?
Он вздрагивает и коротко мотает головой. Он осознаёт, что Дориан может посчитать это проявлением отвращения к нему — и действительно, улыбка Дориана тускнеет, он чуть отодвигается, и в узком пространстве между ними возникает чувство хрупкой боли.
— Повеселился, да? — преувеличенно легкомысленно говорит он. — Ну и хватит. Дай знать, если захочешь поиграть в шахматы… или как сегодня.
Нет.
— Нет, — говорит Каллен. — Я не могу…
Стены Кинлоха, живые и гноящиеся, окружают его. Клетка с невидимыми ему решётчатыми стенами. Когти демонов, раздирающие его разум… Он делает резкий вздох, закрывает глаза и шепчет:
— Благословенны те, кто встаёт против зла и скверны и не отступает.
И так только хуже, потому что теперь Дориан будет думать, что это его Каллен называет злым и осквернённым, и он слышит, как маг гневно бормочет проклятье и садится, вероятно, чтобы выпроводить его. Нет, Каллен уже достаточно боли причинил многим магам. Он не может снова совершить это, только не с этим магом. Дориан заслуживает правды.
Он шепчет с закрытыми глазами:
— Я не хочу тебя бояться.
Его ждёт сюрприз. Шелест покрывала и прогнувшаяся под весом тела постель. Он представляет себе руку Дориана, которая снова ложится на его плечо, этот жест сочится жалостью — и не может. Он вскакивает на ноги и уже наполовину пересекает комнату, когда Дориан настигает его мягким:
— Создатель, что они сделали с тобой?
Он останавливается в нерешительности.
Слишком. Это слишком. Это больше не игра, это больше не безопасно. В голосе Дориана слишком много заботы. Вот почему маги и храмовники не должны спать друг с другом; теперь чистота Дориана запятнана. Каллен не может больше доверять этому магу настолько, чтобы убить его, когда будет нужно.
Ему вдруг отчаянно хочется лириума. И сердце болит, хотя он знает, что не заслуживает ничего, кроме долга и раскаянья.
— Тебе стоит держаться от меня подальше, — снова говорит Каллен с горечью. И сбегает в ночь, разбитый и одинокий.
Глава 3
Каллен избегает его.
Неделя идёт за неделей, и это становится невыносимо. Дориан не привык к отказу — всё-таки это взаимное использование, можно сказать, дружеские отношения, как принято в Тевинтере. У него были любовники, которые покидали его, пока его тело ещё подрагивало от оргазма; по крайней мере, Каллен остался с ним ещё на какое-то время, и нежно гладил его, и переживал из-за его синяков. Но уйти после этого… Зачем, это же просто смешно. Человек, который заходит так далеко, захочет ещё как минимум разок покувыркаться.
Но Каллен не желает ещё раз покувыркаться. Это… больно. Как ни удивительно. Дориан не ходит в его кабинет; он не желает преследовать его, потому что это нарушает правила игры и потому что это выглядит жалко. Однако он отправляет посыльного с предложением поиграть в шахматы, и тот возвращается с высокопарной запиской о том, что Каллен ценит предложение, но не имеет на это времени. Вот так вот. И Дориан иногда мельком видит его в коридорах Скайхолда, и даже раз или два ловит его взгляд, когда идёт в таверну, а Каллен возвращается в свою… колокольню или как там её. Каллен отводит глаза быстрее, чем влюблённый школяр. Это смотрелось бы мило, если бы… Если бы.
Дориан должен быть счастлив, что ублюдок ничего больше не хочет. Он твердит себе это в первые день-два, пока лечит синяки и покрывает мазью укус на плече, который натирает одеждой. Когда спишь с человеком, желающим тебя убить — раны неизбежны. Но когда боль утихает, он лежит по утрам в постели и, вспоминая эти мягкий звук, с которым Каллен так жадно лизал его соски, единственный, кто догадался, что яркие золотые кольца в них — чёткое послание, что Дориан обожает игры с сосками, однако примечательно, что большая часть любовников просто игноровала эти треклятые штуки, с большим успехом он мог повесить коровьи колокольчики, они хотя бы звенели… Он вздыхает и пытается смириться с тем, что никогда больше не будет этого удовольствия. Никогда не почувствует этот тяжёлый, толстый, потрясающий член, который вторгается внутрь и заставляет его испытать оргазм независимо от того, готов он или нет. Никогда эти прекрасные карие глаза не поглядят на него с затаёнными ужасными мыслями; никогда он не ощутит прикосновение этих длиннопалых рук, таких сдержанно-жестоких…
Создатель, я должен радоваться, что я остался цел и невредим, говорит он себе, предаваясь утренним воспоминаниям. Затем он засовывает руки под одеяло и трогает соски, и сжимает член, и стонет, представляя себе зубы, кусающие его плоть.
И после того, как кончает, он раздумывает, что же он сделал не так.
Это гиблое дело. Гиблое настолько, что он чувствует себя старым и больным, хотя всё не так; такое гиблое, что даже Железный Бык перестаёт с ним флиртовать. Однажды ночью в таверне он спрашивает об этом, и Бык, приподняв бровь, говорит:
— Э, так ведь я не тот, кто тебе сейчас нужен.
(Дориана бесит, что это правда. Проклятый Бык). Всё так плохо, что Лелиана останавливается неподалёку от Дориана, рассматривающего библиотеку и не понимающего ни слова на корешках. Он тяжело смотрит на неё, гадая, скажет ли она: «Я же говорила», — или просто прирежет его и покончит с этим.
— Возможно, я зря волновалась за Каллена, — тянет она и отворачивается от него прежде, чем он соображает, что сказать в ответ.
Хуже всего становится, когда он засыпает. Он привыкает к демонам желания; конечно, они его величайшая слабость, и где бы в Тени он ни находился, они преследуют его как щенки, вечно маячат перед глазами в виде того, чего он так страстно желает. Одобрение его отца, прозрение его народа, овладение этим фокусом второго уровня, с которым у него всегда были проблемы и который точно его убьёт. Они редко искушают его настоящими объектами его вожделения, потому что это слишком очевидно; он смеялся, когда один из них впервые пытался соблазнить, представ в облике красивого младшего сына магистра Ниввуса, и об этом стало известно во всей Тени, потому что они больше не пытались снова. Но в первый раз один из них предстаёт в облике Каллена перед Дорианом, он едва не принимает жадность в глазах за голод, который испытывает настоящий Каллен, и… что ж. Он осознаёт ошибку в тот момент, когда их губы соприкасаются, и демон не любит его рот так, как отчаянно жаждет этого Дориан. Так, как делает это Каллен. К счастью, огонь в Тени сжигает так же хорошо, как и настоящий.
Но это предупреждение ему. Эта… тоска, эта боль, что он чувствует — это становится опасным. Ему нужно противостоять этому, победить это или… сделать что-то ещё. Ему просто нужно что-то сделать.
Только он не знает, что.
Переводчик: Мэй_Чен
Иллюстратор: ohmydragonlords, (Арт)
Оригинал: To Beard the Lion, автор wargoddess, запрос на перевод отправлен.
Размер: 24179 слов в оригинале, 19 455 слов в переводе
Персонажи/Пейринг: Каллен/Дориан, упоминается Дориан/Феликс.
Категория: слэш
Жанр: романс, драма
Рейтинг: NC-17
Саммари: Как будто Дориан раньше не спал с кем-то, кто хочет его убить. Ха.
Предупреждение: дабкон, упоминания изнасилований, которые случались в Казематах.
Примечания от переводчика:
1. Переведено в подарок для Mor-Rigan
2. Название — отсылка к английской идиоме "beard the lion in his den", дословно: "Бросить вызов льву в его логове". Означает "вступать в конфронтацию с опасным/влиятельным оппонентом на его территории", употребляется так же в значении "смело подходить к кому-то опасному".
3. Перевод достаточно вольный, текст небечен, переводчик будет рад указаниям на недочёты.
Ссылки на скачивание: docx | pdf | txt | epub | fb2
Глава 1
— Я ценю твою дружбу, — говорит Каллен Тревельяну. — Но боюсь, что не могу предложить большего. Я верю, что ты поймешь.
Слова звучат мягко, но холодно, как раз под стать двору для тренировок в этом ледяном нигде, в котором так гордо располагается Убежище.
Метафорически холодные, эмоционально ледяные, как холод вокруг. Дориан прислушивается к разговору и улыбается, в основном потому, что рад возможности немного отвлечься от вездесущего холода, а командующий Инквизицией разбивает амурные надежды инквизиторского… вестника? кем бы ни был Тревельян… Это отвлекает Дориана от чувства жжения в пальцах ног. (Возможно, это фантомное обморожение. Или аллергия на блох. Одна Андрасте знает точно).
Ему чуждо наслаждение чужими страданиями, и потому часть Дориана рада тому, что Тревельян улыбается после отказа, тут же меняет тему на что-то безобидное и в конце концов отступает, более-менее сохранив достоинство. Другая часть Дориана делает мысленную пометку позже утешить Тревельяна — но не сейчас, когда он так уязвим; Дориан не варвар. (Но довольно скоро. Слишком уж хорош он со спины.) Однако не это заставляет его рассмеяться. Нет, то, от чего из глубины его живота вырывается смех такой сильный, что он прикусывает язык и делает вид, что закашлялся, чтобы никто не заметил — это глаза Каленна, неотрывно следящие за уходящим Треверьяном. Заметно, с каким усилием он отводит взгляд.
И по пути он встречается глазами с Дорианом. В них мелькает удивление, затем Каллен прищуривается, словно подозревает что-то. Будто Дориан не только тевинтерский маг крови и демон, пожирающий детей, или о чём там ещё думают люди, видя Дориана. В этом взгляде на мгновение появляется вспышка застарелой беспричинной ненависти — и затем с таким же трудом, как Каллен отвернулся от Тревельяна, он отстраняется от ненависти. Вот он уже выглядит просто уставшим, покорным и чуть смущённым. Смущённым? Чем, плохо скрываемым интересом Дориана к его великолепной высокородной заднице? Или тем, что Дориан захватил мгновение фанатического «я убью тебя»?
Будто Дориан никогда раньше не спал с тем, кто хотел убить его. Ха.
Командир возвращается к тем, кем он командует, а Дориан отправляется искать что-нибудь достаточно тёплое для того, чтобы помочь ему вспомнить, каково это: чувствовать свои ступни.
#
Конечно, он флиртует с Калленом. Он никогда не мог противиться вызову, а Каллен куда милееТревельяна.
Это настоящая катастрофа. Отказывая ему, Каллен уже не так нежен.
— Я польщён, сэр, — говорит он, и «но» так и звучит в этих словах, — но, как вы уже знаете, я не могу предложить ничего, кроме дружбы.
Они сейчас во внутреннем дворе наполовину разрушенного замка; они много раз спасли друг другу жизнь во время изматывающего путешествия из Убежища. (Пусть южане уже забудут этот кровавый замок). Тревельян совсем не ревнует, и это хорошо: он до смешного благороден. (Он бы и дня не протянул в Минратосе). Когда Тревельян желает сыграть, Дориан милостиво уступает ему своё место, тем более что он уже почти проиграл. Да и беседа с Калленом становится всё более опасной. Так что Дориан отступает и, устроившись напротив стены, чтобы наблюдать за их игрой, внезапно понимает, что именно Каллен сказал.
Потому что Тревельян, который на глазах у Дориана с криком бросался на дракона, рыцарь-чародей со свойственной этому титулу жестокостью, хороший стратег, который легко заставил бы Каллена попотеть за его деньги… даёт ему выиграть.
И Каллен видит это. Каллен видит это и ничего не говорит. У Дориана появляется мысль, что Каллен ожидал этого.
Разумеется, как же иначе.
Когда Тревельян уходит, Каллен глядит ему вслед как человек, который страстно ищет искупления, поэтому Дориан чуть шевелится, чтобы напомнить Каллену, что он здесь. Взгляд Каллена мгновенно перемещается на него, в нём испуг (забыл, что тевинтерский маг наблюдает за ним; Дориан даже чуть сожалеет об этом безумии, словно не он сам несёт это бремя каждый день), и удивление.
— Когда победишь меня, — тихо говорит Дориан как мужчина мужчине, равный равному, — знай, что это будет заслуженная победа. И дело не в том, что я гонюсь за любовью Создателя.
С лица Каллена пропадает любезность. Её сменяет не гнев, хотя… нет, даже близко не это. Разве что это гнев, похожий на голод, смешанный с желанием, виной и снова голодом, грубым горячим желанием, таким мощным, что Дориан едва не вздрагивает. Взгляд Каллена почти течёт по телу Дориана. Дориан видит, каких усилий Каллену стоит остановиться на его груди и вернуть взгляд на доску. Затем он поднимается, обходит доску и становится вплотную к Дориану — не совсем за спиной, не желая припереть его к стенке, но достаточно близко, чтобы положить руку на живот Дориана. Говорит он почти в ухо Дориану. Дориан чувствует это «почти» так остро, что кожу покалывает от воображаемого прикосновения.
— Вот почему, — говорит Каллен низким и почти ласковым голосом,- я никогда больше не сыграю с тобой.
После чего он разворачивается и уходит.
Это ещё не поражение.
#
— Я знаю, что ты делаешь, — говорит Лелиана. Она говорит это из тени около его любимого уголка в библиотеке, где она пряталась довольно долго, прежде чем он заметил ее, и делает она это, без сомнения, чтобы до смерти его напугать. У нее это отлично получается.
— Правда? — тут же откликается он, желая скрыть унизительный страх. — Даже я сам не уверен в этом, дорогая леди.
Она подходит ближе, у нее низкий голос. Будь Дориан более темпераментным, его возбудило бы сочетание её акцента и мягкой угрозы в словах. А может, он испугался бы так же, как и сейчас; у страха нет предпочтений. — Каллен через многое прошёл, альтус Павус. Я не хочу видеть, как из него делают… игрушку.
— Игрушку? — Дориану не приходится изображать смех; это нервы. — Я не уверен, что вы видите, но я и не собираюсь этого делать, госпожа Соловей. Он могущественный храмовник, пусть больше и не соблюдает обеты, и он поразительно крупный, разве нет? Всего святого ради, чем вы кормите своих мужчин? Такой потрясающий, ослепительный и деликатный маг, как я, просто обязан…
— Он ненавидит таких, как ты, — говорит она. Говорит с улыбкой. Разве это не плохой знак? Конечно, плохой. Но не только бравада заставляет Дориана препираться с ней. Это просто привычка. И немного — уязвленная гордость.
— Каких же это «таких»? — Дориан встаёт, наверное, слишком резко, но ему никогда не нравится, когда его равняют с наполовину рабами, которые зовутся магами в этих краях. (Он понимает, что это… немилосердно. Но он тот, кто он есть). — Отступников? Но я технически всё ещё член Круга Минратоса, я-то думал, вы знаете. Тевинтерцев? Вообще всех магов? Тогда ему в первую очередь стоит быть настороже с Тревельяном.
Она наклоняется достаточно низко, чтобы он почувствовал ее дыхание на своей щеке.
— Магов крови.
Он чувствует, как она наблюдает, оценивает, ждёт, какие секреты можно выведать этими словами. И — о — её когти впились очень глубоко.
— Госпожа, — произносит он, понизив голос и думая о своём отце, о ритуале, о предательствах и людях, которые любят, несмотря ни на что, а не только тогда, когда ты меняешься, — если вы ещё раз так меня назовёте, я найду способ прикончить вас, даже если это будет стоить жизни мне самому.
Она наклоняет голову с интересом, почти кокетливо. Она охотнее верит угрозе смерти, чем любой попытке оправдать себя.
— Я слежу за тобой, — наконец говорит она.
Дориан выдыхает и опирается о перила балкона. Так она не может видеть его трясущиеся руки, даже если уже заметила их.
— Он уже взрослый человек, — наконец мягко говорит он. — Старше меня более чем на десять лет. В любом случае, думаю, мы оба понимаем, что он сам знает, что для него лучше, а что нет, и поступит соответственно этому.
За его спиной тишина. Когда он оборачивается, её уже нет.
Что же. Это даже чем-то похоже на одобрение. В конце концов, он пока ещё жив.
#
Во время флирта и переглядок Дориан, конечно, обратил внимание на трясущиеся руки. Не так трудно заметить дрожь, мышечные спазмы и мучение от фантомных болей, которые может провоцировать лириум. Немало пожилых альтусов в Тевинтере приходят к этому после многолетнего сидения на лириуме, и Дориан думает, что с этим можно сделать. Это не кажется ему чем-то пошлым и вульгарным, в отличие от всего остального на юге.
Поэтому он обшаривает все крошечные лавочки Вал Руайо, когда попадает туда с Тревельяном, и находит наконец у одного из торговцев в Скайхолде последний ингредиент, чтобы создать задуманное зелье. Когда Дориан ставит флакон на стол Каллена, который снова скорчился от очередного приступа боли, то впервые думает не о том, чтобы соблазнить его. Он всего лишь хочет облегчить страдания друга. В конце концов, у них ведь такие отношения? Дружеские.
Поэтому Дориан не готов ко внезапной вспышке ярости в глазах Каллена, пока он объясняет, что во флаконе. Он совершенно потрясен, когда Каллен хватает флакон и швыряет его о стену с такой силой, что осколки стекла разлетаются по всей комнате. И он… взволнован, да, это хороший эвфемизм для выражения «до полусмерти напуган», когда Каллен неожиданно тащит его через всю комнату и припирает к стене совсем рядом с пятном лириума, прижимая к горлу предплечье, из-за доспехов похожее на Великую Стену Кваринуса.
— Кто тебе сказал? — рычит Каллен.
— Сказал мне что? — говорит Дориан… то есть пытается, но не может. Из гортани не доносится ни звука, лишь шевелятся губы. Хорошо бы южных храмовников учили читать по губам, учитывая их страсть затыкать всех несогласных. — Коммандер, это … правда…
— Это Кассандра? Нет, не может быть. Тревельян? — он прищуривает глаза. Довольно красивые глаза, Дориан даже сейчас замечает это, орехового цвета и с длинными ресницами, пусть в них и сверкает безумная ярость. Глаза его сужаются. Ничего удивительного, что Дориан до сих пор желает его, несмотря на все его магофобные настроения. Дориан умеет выбирать, правда, при выборе руководствуется он отнюдь не мудростью.
— Тревельян, — делает Каллен вывод по молчанию (задушенному) Дориана. —Мне не стоило доверять ему …
Дориан пытается выскользнуть из захвата, но Каллена так много, и свободной рукой он прижимает правую руку Дориана — ту, которой он создаёт заклинания, конечно, о ней стоит позаботиться в первую очередь — к стене. Но что может сделать Дориан, кроме «взрыва разума» или каких-нибудь иных заклинаний? Которые, он абсолютно уверен, могли бы лишь временно вывести Каллена из строя, а потом он спокойно убил бы его и посолил его пепел.
— Н-нет, — кое-как выдавливает из себя Дориан. — Не Тревельян. Угадал.
— Что? — Каллен моргает и от удивления ослабляет хватку. Дориан немедленно делает отчаянный вдох.
— Я угадал, — снова говорит он. Делает вдох, и ему становится легче, и немного отпускает душащий страх. Каллен слушает. Он более-менее спокоен, Дориан старается говорить быстро, пока окно здравого смысла открыто. — Думаешь, я не … в-видел лириумную зависимость раньше? Иначе как я мог узнать способ защиты? — Вместе с воздухом к нему возвращается его язвительность. — Ты феерический варвар-идиот.
Каллен вздрагивает, и Дориан никак не может объяснить себе мимолётное выражение стыда на его лице.
— Тогда всё понятно.
Дориан недоверчиво глядит на него. Каллен не собирается извиняться за то, что впечатал его в стену? Тем более что он до сих пор прижимает Дориана к ней.
— Что понятно? Что я оказал тебе большую услугу из личной симпатии, приложил большие усилия, а ты подтёрся ей, и после напал на меня? Да, благодарю, яснее некуда. А теперь прочь от меня!
К его огромному облегчению, Каллен снова вздрагивает и опускает его, отступив на шаг.
— Я … извини меня, — говорит он, отводя взгляд, и в этом есть что-то и от щенка, которого пнули, и от покалеченного ветерана войны, которого снова ранят, и гнев отпускает Дориана. — Я не … Это всё только потому, что… Я думал, никто не знает о моём позоре. А ты так легко меня раскусил.
Позоре? Дориан озадачен. Он не может понять сути, но жить на юге — значит примириться с множеством вещей, которые ему не постичь.
— Не скажу, что это было легко, — говорит Дориан, приводя в порядок свой воротник и своё достоинство. — Сначала я решил, что у тебя приступы мигрени, или у тебя слишком долго не было достойных товарищей. Создателя ради, зачем ты слез с лириума, если тебе так плохо, а в Инквизиции его полным полно?
— Это цепь, — говорит Каллен. Его взгляд становится тёмным и тяжёлым, и ненависть на лице наконец-то относится не к Дориану. — Он разрушает разум.
— Это всегда было цепью, и ты знал, что оно разрушит твой разум, когда присягал храмовникам. — Жестоко, да, но у Дориана до сих пор слишком болит горло, чтобы церемониться. Он всё ещё напряжён, слишком — пульс учащён, челюсти сводит. Он не уверен, чувствует ли только злость или… что-то другое. Определённо, другое. Он чувствует, что близко подобрался к чему-то, к пониманию того, что раньше ускользало от него. Создатель, как же страшно танцевать вокруг этого человека. И как волнующе. Дориана охватывает совершенно неуместное волнение, но он стряхивает его с себя. — Что-то подтолкнуло тебя к этому решению?
На лице у Каллена отнюдь не улыбка. Почему, о, почему Дориан так хочет его? На свете есть и более сильные челюсти, плечи пошире и руки с длинными пальцами, которые не норовят то и дело сжаться вокруг горла мага. Вся эта осада — чистейшее безумие.
— Киркволл, — наконец говорит Каллен.
Все кусочки мозаики ложатся на своё место. Наконец Дориан видит это. Но лишь он постигает это чудо межкультурного понимания, Каллен бросает на него такой горький взгляд, перед которым померк бы и взор унижаемого раба.
— Держись от меня подальше, — говорит он, и отворачивается, чтобы вернуться к столу.
Уходи, говорят Дориану все его инстинкты. Каллен слегка намекнул на это, и предельно ясно, что с этим человеком что-то не так. Лириумная ломка всё только усугубляет. И очень большая вероятность, что Каллен сделает что-нибудь, о чём он будет сожалеть, но — какая жалость! — Дориан уже умрёт.
Ну … и пускай. Прислушивайся Дориан к своим инстинктам, жил бы до сих пор в Минатросе, женатый и на пути к лёгкой смерти от цирроза. Поэтому он следует за Калленом, стуча каблуками, говоря практически ему в затылок, атакуя его словами, потому что раз он собрался станцевать с демоном, это должен быть треклятый вальс.
— Ты не потому отказал Тревельяну, что он тебе не нравился. Ты отказал ему потому, что он маг, а ты считаешь магов чем-то таким, к чему нельзя прикасаться!
Каллен останавливается, и Дориан тоже, но не прекращает говорить ему в спину.
— Но я-то не один из тех стадных дрессированных животных, которых вы используете. Меня не смог засадить в клетку мой собственный отец, хотел бы я посмотреть, как у тебя это получится! И я рос без мыслей о том, что я ущербный — по крайней мере, не по этой треклятой причине. Ты не можешь запугать меня, коммандер. Ты не можешь заставить меня уйти, не можешь сделать так, чтобы я исчез. Если ты захочешь снова напасть на меня, я хорошенько прожарю тебя или, по крайней мере, постараюсь перед смертью. Тебе меня не победить.
Длинные, красивые пальцы Каллена сжимаются в кулаки. Но сейчас Дориан готов, и он даёт себе волю. Он ухмыляется, как обычно перед поединком, как всегда в случае, если есть большая вероятность, что жить ему осталось минут пять. О Создатель, как же у него стоит. Отец ошибался во многих мелочах, но в целом он был прав: у Дориана не всё в порядке с головой.
— Киркволл? — он смеётся, подталкивая, подталкивая, наблюдая, как напрягаются перед ним могучие львиные плечи. — Ах, дорогой мой коммандер, Казематы известны даже в Тевинтере. Я сомневаюсь, что вы участвовали в тамошних милых и весёлых играх; вы не того сорта людей, что пристают к мальчикам–малефикарам или пачкают себя отношениями с бездушными секс-рабами. Но около семи лет вы жили среди убийц и мучителей, слыша крики, переступая через тела. Даже когда вы сплёвывали кровь, во рту оставался её вкус. Запретное удовольствие! Ты никогда не трогал, никогда не брал, но как тебе хотелось…
Каллен оборачивается и идёт к нему, но Дориан готов. О Андрасте, он готов. Однако на лице Каллена не злость, и его движения не агрессивны, когда он хватает Дориана за одежду и снова толкает к стене, и опять прижимает к ней. Он не жесток, просто неумолим. Дориан тяжело дышит после своей тирады, но не только поэтому. Каллен тоже, то ли оттого, что сдерживается, то ли от пожирающих его побуждений и импульсов. Это почти банально. Тело, прижимающееся к нему, давит бронёй и эрекцией, да, это она, а Дориан должен оставаться мягким. Это выбор. Он делает его сознательно. Коммандер жаждет его подчинения — подчинения мага, не просто любого, а того, которого не заставишь, если он сам не захочет этого… И Дориан поддается, и подчиняется, потому что только так можно соблазнить бывшего тюремного надзирателя одной из самых магоненавидящих мест. У бывшего тюремного надзирателя до сих пор должно оставаться ощущение целостности мира.
Дыхание Каллена учащается, когда он чувствует, что Дориан стал более сговорчивым, о да, так и есть. Он наклоняется ближе, и если всё пойдёт как обычно, сейчас он поцелует Дориана. Поцелуй будет нежным, Дориан растает, на нём порвут одежду, а потом завалят на стол, с которого мелодраматично полетят бумаги, которые по-любому пришлось бы убрать, потому что никто на приказах не должно быть следов пота и спермы. Но всё не как обычно. Каллен выдыхает, глядя на рот Дориана:
— Открой его для меня.
Дориан криво улыбается. Послушание — это ловушка.
— А ты заставь меня.
Комната расплывается перед глазами от толчка. Дориан задыхается от того, что Каллен толкает его вперёд и тянет назад, кладёт пальцы на его лицо. Рот Каллена мажет по его рту, размыкая губы, его дыхание горячее, поцелуй завлекающий, мягкий, фаста васс, этот мужчина целуется так, как Дориан сосёт член. Затем Каллен поворачивает его голову так, чтобы выдохнуть в ухо:
— Сопротивляйся, или я возьму тебя сам.
Дориан смеётся. О Создатель, как же он был прав насчёт этого человека.
— То есть если я сделаю это по твоему приказу, это будет настоящий бой?
Каллен рычит и поворачивает его лицом к стене, прижимается сильнее.
— Скажи, чтобы я остановился, — говорит он, хотя трётся о задницу Дориана. — Скажи, чтобы не делал этого.
Если бы можно было умереть от потери крови в мозгу, потому что вся она утекла в член, Дориан умер бы.
— Но так нечестно, мой дорогой главнокомандующий… Однако … — Он сглатывает слюну. — Давай условимся так: если ты делаешь то, что мне не нравится… я подожгу твои волосы. Так пойдёт?
Это определенно подходит им. Каллен начинает расстёгивать кожаную одежду Дориана, расшнуровывая тунику и задирая нижнее бельё. Дориан опускает руку, чтобы расстегнуть собственные штаны, но Каллен отталкивает её, дёргает штаны, и вот уже его пальцы сомкнулись вокруг члена Дориана. Это неожиданно; слишком много властности, слишком мало ласки. Может быть, раньше он не трогал другого мужчину за гениталии, или он хочет сделать Дориану больно, или не рассчитал собственной силы. Но это так чертовски хорошо, что Дориан толкается в эту тесноту, издавая грубые хриплые звуки, которые могут быть только стонами. И Каллен, пожалуй, не такой и неопытный, как кажется поначалу, потому что он ласкает Дориана, словно доит животное с фермы. Словно Дориан его собственность, с которой он может развлекаться как хочет. И это уже не так и возбуждает.
Но нет, нет, Дориану хочется большего, и он не может позволить этому продолжаться. Он пытается отстраниться от сжатой руки, но Каллен толкает его на неё, трахая его через одежду.
— Погоди, — пытается выдохнуть он, но внятных слов не получается, или Каллен все же понимает, потому что он издает звук, похожий на рычание, и двигает рукой быстрее, сжимая кулак. При таком темпе Дориан готов вот-вот кончить, а он не хочет. Ему хочется, чтобы Каллен был внутри, а не этого мучения. Он упирается одной рукой о стену, тяжело дыша, потому что грудь Каллена давит на его спину, кольчуга упирается в лопатки, или, возможно, он дышит так трудно, потому что слишком долго мечтал об этом. Он пытается коснуться Каллена, но не может двинуться; Каллен слишком сильно прижал его к стене. Будь это кто другой, Дориан умолял бы его, просил о возможности расстегнуть штаны и взять его, пусть даже без масла, даже в этом позорном кабинете, куда в любой момент может зайти один из подчиненных — но умолять его значило бы угодить в очередную ловушку. Каллен хочет завоевать, а не принять. Поэтому Дориан опирается свободной рукой о стену и отталкивает спиной Каллена, пусть тот больше и сильнее, и он понимает, что это бесполезно. Ему не хочется на самом деле уйти. Но так приятно слышать, как учащается дыхание Каллена, как он рычит и только сильнее прижимает Дориана к древнему камню, пока он не перестаёт сопротивляться.
— Постой, — пробует он снова, пусть это и неправильно. Мысли путаются. Он трахается с рукой Каллена снова, теперь уже по своей воле и в том бешеном темпе, что задают бёдра Каллена. Больше он ничем не может помочь себе. — Погоди, пожалуйста, я х-хочу…
— Думаешь, твои желания меня волнуют, маг? - Его пальцы сжимают волосы Дориана, оттягивая его голову назад почти до боли. — Я могу усмирить тебя прямо сейчас. Даже без лириума.
Неужели правда? Живот Дориана на мгновение сводит от самого настоящего страха. Говорят же, что лириум не всегда нужен для этого… Но зубы Каллена впиваются в его шею, и это оказывается очередной ловушкой. Как тяжело разгадывать правила этой игры, когда они только зарождаются. Дориан пытается снова рассмеяться и сглатывает. Создатель, он так близок, а рука Каллена неумолима. — Если… если ты попытаешься… хнн… тогда я… закусаю тебя до смерти, если придётся!
Как же жалко и смехотворно звучат эти угрозы.
Но Каллен не смеётся. Его рука снова накрывает лицо Дориана; два пальца проскальзывают между губ. Предлагает укусить его? Дориан едва не захлёбывается истерическим смехом. Он слышит, как Каллен сглатывает. Ласкающая рука горячая, как огонь, и Дориана трясёт от невозможности разрядки. Он лижет пальцы Каллена, отчаянно сосёт их, а Каллен шипит и отдёргивает их, словно Дориан укусил его. Дориан не хочет, чтобы Каллен останавливался — хоть когда-нибудь.
— Скажи мне остановиться, — выдыхает Каллен снова.
— Никогда, — кричит Дориан, и он отступает.
Камень холодит его лоб, пока он приходит в себя. Колени не подгибаются; это похвально, учитывая обстоятельства. В частности, то, что Каллен больше не держит его, его вообще ничего не держит, кроме стены. Восстановив дыхание и сделав поистине андрастианское усилие, Дориан оборачивается и видит, что Каллен у стола надевает перчатки и наручи.
— Мне очень жаль, — произносит он, не поворачиваясь. — Тебе следует держаться от меня подальше.
Дориан пытается рассмеяться, но выдаёт только придушенное, измученное «ха». Неужели Каллен действительно думает, что делал что-то против воли Дориана? Его следует в этом разуверить.
— Я не подчиняюсь вашим приказам, главнокомандующий.
Каллен мгновение медлит, но не разворачивается. Он проверяет пряжки на наручах, глядит, чтобы ремни плотно прилегали к телу. Это практически медитация.
— Это не было для меня просто игрой, Дориан.
О Создатель, нет, не было. Дориан чувствует правду за словами его угроз. Но он облизывает губы. Он никогда не был мудрым человеком.
— Это я и имел в виду, когда сказал, что не поддамся тебе.
О, вот оно. Небольшое несовершенство в этих плечах. Это дрожь.
— Я думал прийти к тебе ночью, — снова говорит Каллен после паузы. — Взломать твою дверь, если… ты запираешь её.
— Полагаю, магам в Круге не разрешалось запирать двери? У тебя должен быть опыт в выбивании дверей. — он пожимает плечами, позабавленный услышанным. Хотя, пожалуй, ради спокойствия мастера по замкам отныне стоит оставлять дверь незапертой. Снова эта дрожь. Каллен очарователен, когда разгромлен.
— Ты понятия не имеешь, что у меня в голове — шепчет он. — Какие вещи я… — он обрывает сам себя. Неспособный даже описать "эти вещи" словами.
Дориан трясёт головой. Подтягивает штаны, поправляет одежду. Он оставил подарок на стене рядом с потёками зелья, но раз это всё вина Каллена, ему и прибираться. Храмовники ведь этим занимаются? Прибираются за магами и за тем, что остаётся от магов.
— Тогда приди и возьми меня, — говорит Дориан, направляясь к двери. — Возьми снова и снова, заставь часами склоняться перед тобой, заставь меня сделать всё, что придёт тебе в твою привлекательную светловолосую безумную голову, друг мой. Всё, что храмовник может сделать с таким магом, как я.
Он открывает дверь и глядит назад черед плечо — о, какие большие, какие сверкающие и голодные глаза у этого льва. Шею Дориана покалывает от воспоминания о его зубах.
Затем он прибавляет со всей злостью, что способен вложить в свои слова:
— Если сможешь.
С этими словами он запирает дверь и направляется в свою комнату — готовиться к битве.
2 глава
Маг, который жил свободным всю жизнь.
Маг, который никогда не испытывал страха — ни перед храмовниками, ни перед своим народом, который возненавидел бы его, ни даже перед демонами. Маг, который держал рабов, но никогда не был им сам. В этом есть какая-то чистота.
В своих мечтах Каллен уничтожал эту чистоту снова, и снова, и снова. Он в застенках Каземат, а Дориан сидит перед ним, привязанный к стулу, с запястьями, скованными наручниками, на которые нанесены руны. Он в камере Каземат — в камере Дориана, хотя этот маг никогда не был в плену, и жить ему осталось недолго — приказывает Дориану повернуться лицом к решётке. Каллен, пересекающий внутренний двор и не обращающий внимания на пронзительные вопли человека, привязанного к столбу, которого избивают, у которого смуглая кожа и такой знакомый голос.
В этих мечтах Каллен никогда не покидал Казематы и даже не думал об этом.
(Однажды он застукал Карраса. Оттащил его от мага, в надежде на наказание попросил Мередит исключить его из храмовников, но отступил: на допросе выяснилось, что жертва была магом крови, и любое проявление симпатии к нему Мередит расценила бы как повод выгнать самого Каллена. Он боялся остаться без лириума и в следующий раз проигнорировал звуки борьбы, доносящиеся из комнаты, сопение и приглушённые рыдания. Наказанием за его грехи стала картинка, навсегда оставшаяся в его памяти: сгорбленный и отчаявшийся маг, и Каррас, грубо берущий его сзади. Наказание Каллена в том, чтобы видеть это снова, и снова, и снова, и чувствовать… нет. Он не желает быть монстром, но он чувствует… о Создатель, что он чувствует…)
«Дориан сам желал этого. Он… Я сказал ему держаться от меня подальше, а он предпочёл остаться. Он сам захотел. Я сказал ему сопротивляться, и если бы он начал, я остановился бы».
Но Каллен не уверен в этом до конца. Те, на кого нападают, не всегда дают отпор. Маги иногда так запуганы храмовниками, что делают то, чего не хотят. Вот почему Каллен отказался от Тревельяна, не позволил себе коснуться Амелл, запретил себе мечтать о Хоуке; с магами, которые познали ужас храмовников, ни в чём нельзя быть уверенным. Дориан мог симулировать желание, притворяться довольным, терпя похоть Каллена лишь до тех пор, пока не было возможности бежать…
Нет. Нет. Дориан понятия не имел о храмовниках с юга: преследователях, охотниках, тюремщиках, палачах. Вот почему Каллен позволил себе это… это… с ним. Если Дориан выдержал, значит, он этого хотел.
Именно так.
Каллен ходит кругами по кабинету, покусывая костяшку большого пальца. Там уже мозоль; обычно он так делает, когда вспоминает о лириуме. Ну и чудеса: за весь вечер он ни разу о нём не подумал. С тех пор, как… Он останавливается и смотрит на стену кабинета. Около неё стоит ведро с мыльной водой и лежит щётка, которой он оттирал следы от подарка Дориана… и другие следы Дориана со стены.
То, чего он так желает, лириум не сможет заменить даже отчасти.
«Приди и возьми меня, — сказал маг, — если сможешь. Я не дам тебе выиграть».
— Андрасте, укажи мне путь, — выдыхает он в тишину, но на самом деле мысли его вовсе не об Андрасте. «Дориан. Не дай мне согрешить».
Затем осторожным продуманным движением он открывает, а после закрывает за собой дверь кабинета и направляется к главному зданию Скайхолда.
#
Дориан живёт в одной из маленьких комнат с окном, выходящим в сад. Отчего-то Каллена удивляет его выбор. Дориан никогда не производил на него впечатления набожного человека, а он ведь должен был слушать бесконечные проповеди и песнопения матери Жизель и её помощниц каждый вечер.
Затем он снова начинает считать и глядит на балкон, чтобы запомнить расположение, и… а, вот оно. Часовня Скайхолда под комнатой Дориана, и все плотские утехи происходят прямиком над головой Андрасте. Да, это многое объясняет.
Каллен останавливается перед дверью, сглатывает, его ладони потеют. Маг внутри, бродит там, что-то напевает. Трудно расслышать. Двери Скайхолда толстые, кладка основательная. Никто не узнает, что происходит внутри, если соблюдать осторожность.
Будет ли дверь закрыта?
Если будет, говорит он себе твёрдо, то он уйдёт. Он больше никогда не заговорит с Дорианом о том, что случилось, разве что извинится за это. Формально закончится и их дружба, и он предоставит Кассандре судить его за принуждение союзника Инквизиции к неуместному роману.
Он поворачивает защёлку. Та легко открывается.
Когда он тихо заходит внутрь, то видит мага у противоположной стены комнаты, стоящего перед зеркалом высотой во весь рост и бережно наносящего воск на свои усы. Ноги босые, из одежды на нём только брюки; на ночном столике неподалёку — влажное полотенце и туалетные принадлежности, недавно использованные. В воздухе витает запах дорогой туалетной воды. Когда Каллен закрывает дверь, глаза мага встречаются с ним в зеркале, и выражение лица за мгновение становится непроницаемым. Каллен пытается поймать малейшие признаки неприязни или самодовольства. Первое означает, что ему тут не рады. Второе — что маг даже не подозревает о нависшей над ним опасности
После небольшой заминки Дориан продолжает приводить в порядок усы.
— Неужели ни у кого из вас, южан, нет хороших манер? Ты хотя бы постучал перед тем, как войти.
Высокомерие: это одновременно и бесит, и как бальзам на раны. Каллен возвращается к двери, чтобы запереть, и его радует, что Дориан задумчиво наблюдает за ним. Каллен говорит:
— Храмовники не стучат, когда заходят в жилище мага.
Он ходит по комнате, кружит вокруг шкафа без особой причины. Цивилизованность. Он напоминает себе, что он цивилизован. Он никогда не был раньше в комнате Дориана. Она обставлена ещё более скудно, чем его уголок в библиотеке; Каллен замечает там лютню, а ещё обитый бархатом стул, который точно не остался от прежних обитателей Скайхолда, он просто рассохся бы за столетия. Здесь лишь несколько личных вещей: набор по уходу на комоде, посох в углу, один из вездесущих портретов странного человека на стене, который у Дориана почему-то висит вниз головой. Каллен открывает шкаф в углу и видит только две смены одежды. Брюки на Дориане — единственные, что у него есть. .
— Да, но ты больше не… — его голос осекается, и мгновением позже он прямо перед Калленом, отталкивает его и захлопывает шкаф. — Извини-ка! В Круге магов нет такого понятия, как «приватность»?
— Нет, — совершенно бездумно Каллен так перемещает вес, чтобы отрезать Дориану путь к отступлению. — В Кинлохе мы смотрели, пока они ели, рожали детей, испражнялись. В Казематах их комнаты запирались только снаружи.
Дориан выглядит искренне удивлённым — и затем его глаза сужаются, когда он замечет, что Каллен намеренно вторгается в его личное пространство. Он делает шаг назад; дыхание Каллена учащается.
— Какие же колдовские трюки маг может провернуть, сидя на горшке, скажи на милость? Разве что читать гримуар, чтобы скоротать время.
— Это касалось не того, что маг может сделать. — Он преследует Дориана, подходя ближе, медленно загоняя его, пока тот не упирается спиной в шкаф. Когда-то его натаскивали на это. Способ вывести мага из равновесия, заставить нервничать, ослабить его магию, поддерживаемую волей. — Смысл был в том, чтобы напомнить: Создатель следит за ними даже тогда, и они не могут ничего спрятать от Него.
Дориан принимает это во внимание и ловко обходит Каллена, даже не оглядываясь, чтобы узнать, преследуют ли его. Даже если это и так. Это красиво; Каллен поворачивается, следуя этому танцу, и сам себе улыбается. Рот его увлажняется, когда Дориан фыркает:
— Вы не Создатель, мой дорогой коммандер.
Это не случайность, думает он, что Дориан полностью отворачивается, пока говорит. Позволяя Каллену разглядеть чистые линии его тела, изгиб ягодиц, собственную уверенность, которая буквально кричит: «Конечно, я прекрасен!» — без единого намёка на скромность. И он прекрасен, его гладкую смуглую кожу не портят даже резкие, странные линии татуировок, идущих через плечо и вниз по груди и животу. Он сложен удивительно хорошо для мага — но затем Каллен думает, что отступники всегда выглядят свежее, здоровее, сильнее. Жизнь расцветает, когда она не заперта в клетке.
— Создатель ведёт меня, — произносит Каллен, хотя он сомневается, что Создатель сейчас с ним в его одержимости.
— Зачем, чтобы посмотреть, как я испражняюсь? Полагаю, Создатель мог бы получше распорядиться своим временем.
Дориан переходит к штучкам по уходу за собой, чистит крошечную расчёску для усов. Татуировка идёт через его спину, исчезая за поясом штанов. Каллен чувствует, что у неё магическое назначение, хоть и не может опознать здесь руны эльфов, гномов или магии крови. Просто геометрические фигуры — круги, треугольники и прямые линии разного цвета, расположенные в произвольном порядке, не складывающиеся в узор. Каллен придвигается ближе, изучая их.
— Наблюдение нужно для защиты магов, — говорит Каллен. Он больше ничего не может поделать с собой. Он поднимает руку — перчатки и наручи оставил в кабинете, всё, кроме нагрудника, потому что этот маг опасен, и он не позволит себе забыть об этом — и проводит пальцем по плечу Дориана, следуя одной из красных линий. Прикоснувшись, он понимает, что это одна из тевинтерских штучек; красная линия концентрирует огненную магию в левой руке Дориана, чёрная направляет некромантию в правую. Зелёная и синяя линии явно относятся к магии элементов или духовной магии. Дориан напрягается под его рукой, и некой части Каллена это нравится.
Он продолжает:
— Храмовник может осмотреть тело любого мага, если это нужно во время исполнения его обязанностей. От мага требуется только получше подготовиться к этому.
— Что? — Дориан чуть поворачивает голову; Каллен видит искреннее любопытство на его лице. — Хочешь сказать, что в Круге ты просто заходил в любую комнату мага, какую ни пожелаешь, говорил им снимать штаны, и они это делали? Во имя Андрасте, что ты там искал?
— Подозрительные отметины. — Он оглаживает татуированный бицепс Дориана, задевает грудные мышцы. Крошечное золотое кольцо блестит в соске мага, Каллен щиплет его кончик. — Необычные изменения тела. Знаки магии крови.
Дориан вздрагивает. Ему нравится, когда его касаются подобным образом? Но затем он говорит:
— Звучит как удобный предлог. Зашёл в комнату мага и твори что хочешь, прикрываясь долгом.
Каллен обхватывает его целиком, прижимая ладонь к животу, и притягивает к себе поближе, так он может поцеловать место соединения шеи и плеча. Вблизи туалетная вода Дориана пахнет миррой и, пожалуй, корицей; Каллен хочет укусить его.
— Да. Это было удобным поводом для разных вещей.
Дориан позволяет трогать себя, уступая ему, хотя держится ещё немного скованно. Напряжённость возбуждает Каллена; уступчивость обнадёживает.
— И ты делал эти вещи? — спрашивает Дориан.
Опасный вопрос.
— Какие вещи? — он снова щёлкает по кольцу в соске Дориана, а затем поддаётся искушению: нежно проходится зубами по линиям, которые заканчиваются на шее Дориана там, где был бы воротник, надень тот рубашку. Дориан чуть вздрагивает, дыхание его сбивается и учащается.
— Врывался в комнату мага, — говорит Дориан. Его голос становится ниже, мягче; Создатель, как же Каллен хочет его. — Обыскивал их по какому-то поводу. Эти обыски были… тщательными?
Слишком много намёков, слишком изощрённая пытка. Каллен толкает Дориана вперёд, тот задыхается и оказывается прижат к комоду. Средства по уходу звенят и гремят, перемешиваясь в беспорядке. Когда Дориан пытается выпрямиться, Каллен прижимает его правую руку к комоду, раздвигает его ноги и пытается приспустить штаны. Он стаскивает их со стройных бёдер мага. Это трудно, потому что Дориан сопротивляется и потому что штаны цепляются за его член.
— Возможно, тебе станет понятнее на наглядном примере, — шепчет Каллен в шею Дориану.
Но внезапно Дориан резко подаётся назад. Он достаточно силён, чтобы оттолкнуть Каллена, и это бесит. Этот маг смеет противостоять ему! Дориан опирается о туалетный столик, и Каллен взмахивает рукой, чтобы лишить его равновесия. Дориан охает и едва не падает на туалетный столик, и в то же время пытается развернуться, а вес Каллена давит, заставляя его наполовину лечь, неуклюже выкрутившись.
— Проклятье! Чёртов варвар, я просто хочу…
— Я уже сказал тебе, что мне всё равно, чего ты хочешь. — Кровь стучит в ушах Каллена. Маг сражался с ним. Маг сопротивляется роли, что предназначил дл него Создатель, и… Каллен ослабляет давление, переворачивает его на спину так, что он почти вытягивается на туалетном столике. Маг должен выучиться. Дориан открывает рот, чтобы снова запротестовать, и Каллен закрывает его своим, заставляет молчать языком и зубами, придерживая голову одной рукой, чтобы он не смог отодвинуться.
Однако Дориан всё равно пытается, осыпая его проклятиями на своём декадентском языке, прежде чем вспоминает, что Каллен не говорит на нём.
— Эти грёбаные ножницы воткнулись мне в спину, ты, тупой…
Каллен поднимает его достаточно долго, чтобы смести кожаный футляр и его содержимое на пол, затем крепко прижимает к себе и возвращается к его рту. У Дориана всегда вкус вина. Каллен проникает глубже в поисках других вкусов, тщательно выискивая следы запрещённых веществ или крови. Но это только вино, и Дориан, кисло-сладкий, как хурма.
Когда Каллен заканчивает оральную инспекцию к своему полному удовлетворению, он отстраняется. Дориан тяжело дышит из-за их потасовки, а может, из-за поцелуя, и смотрит на Каллена сердито, но не испуганно. Хорошо. Да.
— Ты отказываешь мне в праве обыска, маг? — выдыхает Каллен в его ухо. Ему хочется сделать сразу столько всего.
Дориан усмехается.
— Право на то, право на сё. Храмовники могут оправдывать всё, что делают, каким-то мифическим «правом», но их слова ничего не изменят.
Каллен никогда не слышал ничего умнее, но обсуждение не вписывается в их нынешнюю игру.
— Почему ты сопротивляешься?
— Потому что я хочу лежать на моей треклятой постели. Я деликатный аристократ, и у меня легко появляются синяки, благодарю.
Свободной рукой Каллен освобождает Дориана из плена штанов, массируя его более нежно, чем он делал это ранее в кабинете.
— Я хочу тебя здесь, — говорит Каллен.
Веки закрытых глаз Дориана подрагивают.
— Ты сказать, тебе плевать, чего я хочу. — Он сглатывает. — Но мне дико хочется коснуться тебя.
Каллену тоже до ужаса хочется коснуться его. Повинуясь импульсу, он выпускает член Дориана, скользит рукой через середину его торса к соску, который он дразнил ранее. Золотое колечко зачаровывает его. Он оттягивает его и замечает, как Дориан прикусывает губу, чтобы сдержать стон. Каллен может целыми днями играть с телом этого мага, открывая все его прелестные секреты, но прямо сейчас он жаждет вовсе не этого.
— Дотронуться здесь? — спрашивает он, обводя языком вокруг кольца. Дориан выгибается, и Каллен чувствует, как его руки цепляются за нагрудник.
— Везде, мать твою, — судя по голосу Дориана, он изнемогает от желания. — Почему ты носишь латы?
— Потому что маги опасны. — Каллен перестаёт тянуть за кольцо и вместо этого смыкает вокруг соска губы, посасывая и щекоча его языком. Дориан шипит проклятье, и это красиво. Это звучит так сдержанно и пресыщенно; но сейчас в руках Каллена он теряет контроль. — Только идиот может забыть об этом.
Каллен не идиот, но он и не жесток, а Дориан сказал, что хочет его коснуться. В голову Каллена приходит мысль, уродливая, кошмарная. Она заставляет Каллена оставить в покое сосок Дориана, а руки — трястись. Но она слишком сильна и… и… Дориан остановит его, если ему не понравится. Дориан опасный тевинтерский маг, и он не потерпит плохого обращения.
Поэтому он отступает, тянет Дориана прочь от туалетного столика. Маг встаёт, подчиняясь Каллену, пошатываясь и тяжело дыша. И он насторожен. Хорошо. Каллен не хочет, чтобы Дориан расслаблялся с ним. Это небезопасно.
Он скользит рукой по голове Дориана, запуская пальцы в его волосы. Затем он тянет эту голову вниз, расстёгивая свои штаны другой рукой.
Дориан сразу же понимает, что нужно Каллену, и на мгновение игра прерывается; глаза его горят, он исполнен желания. Затем он ловит взгляд Каллена, и это просто волшебство, как он чувствует, что нужно Каллену.
Неожиданно он начинает сопротивляться, напрягая спину в ответ на попытки Каллена нагнуть его. Каллен давит сильнее, подступает ближе в молчаливой угрозе; он запоздало понимает, что скалит зубы. Дориан мешкает, но отталкивает подбородком руку Каллена. Его глаза сверкают, его магия приходит в движение, и каждый из старых инстинктов Каллена вопит, и он готовится, даже не отдавая себе в этом отчёта.
Атака «взрывом разума» выходит очень мягкой. Дориан осторожен. Каллен прекрасно знает, что маг калибра Дориана мог бы сделать с мозгом слабовольного или неподготовленного человека; это словно опытный мечник слегка касается оружием. Но. Каллен легко отводит удар, словно у него всё ещё лириум в крови, словно он всё ещё храмовник, и пьянящее осознание силы и ярости, потому что «он атаковал меня» — бьёт по нему, переполняет его. Он рычит и бьёт Дориана по ноге сзади; маг скулит и опускается на колено. Крепко держа его за волосы, Каллен наклоняется.
— Укусишь меня, и я тебя разорву.
Как ни странно, но Дориан смеётся, хотя лицо покраснело от напряжения и боли; под коленями нет ковра, и Каллен тянет его за волосы, не церемонясь. Он рвано дышит, пока возится со своей одеждой — и толкается магу в рот. Он слышит, как Дориан давится, но его это не волнует. Он суёт свой член глубже, не оставляя Дориану времени подготовиться, и удерживает его за волосы, пока тот задыхается.
Но та часть Каллена, которая потрясена, которая помнит, что он не монстр, вновь заявляет о себе, и он отступает. Это ужасно. Он — ужасен. Он, он…
Дориан откашливается, затем глядит на него.
— Это всё, на что ты способен, коммандер?
Он тянется к бёдрам Каллена и открывает свой рот.
О, Андрасте. Всё тело Каллена звенит, когда мягкое тепло охватывает его, скользит вниз, лижет вверху. Он против воли закрывает глаза, хоть это и опасно; он не может удержаться от слабого стона, хотя это показывает его слабость; он ослабляет хватку пальцев и беспомощно двигает бёдрами, и это полный крах самоконтроля. Дориан сосёт с наслаждением, одной рукой обхватив основание члена Каллена и массируя его так хорошо и умело, что становится ясно — он делал это много, много раз. Очевидно, что он тоже наслаждается процессом. Он на мгновение выпускает изо рта член, чтобы поцеловать его нижнюю часть, усы щекочут чувствительную кожу и заставляют Каллена вздрогнуть. Как же это хорошо. Благость, шок и удовольствие обезоруживают его. Если Дориан маг крови, самое время ему взять под контроль разум Каллена. К счастью, Дориан сейчас, похоже, желает контролировать тело Каллена.
Это… недопустимо. Каллен кусает губу, фокусирует волю, и всё равно оттолкнуть Дориана — это как разбередить открытую рану. Ему нужно кое-что ещё. Он хочет, Дориан хочет…
— В постель, — говорит Каллен между вздохами, оттягивая Дориана за волосы и практически толкая его через комнату. — Сейчас, живо.
Дориан спотыкается, и Каллен хватает его за руку, частично чтобы поддержать, частично — направляя его вперёд, и отчасти потому, что так он может сохранять контакт со сладкой кожей мага. Он наполовину обезумел, неспособный думать ни о чём, кроме удовольствия, а Дориан в его руках, на коленях, под ним…
как и должно магу…
О Создатель, нет, это ужасно, хотя Дориан стонет, когда Каллен опускается перед ним и снимает брюки. и проводит языком по спине. Но он не монстр, и он заставляет себя сказать в эту кожу:
— Взять тебя, здесь, мне нужно.
Дориан хрюкает, и тянется куда-то назад, и что-то холодное утыкается в руку Каллена. Он резко отдёргивает её, потом понимает, что это маленькая глиняная баночка с широкой пробковой крышкой. Его пальцы трясутся, когда он пытается открыть — это занимает целых три попытки — и зачерпывает что-то густое и жирное, пахнущее мятой. (Это то же массажное масло, которым пользуется Дориан. Он истерически смеётся). Дориан тоже вертит баночку в руках:
— Венедис, да я помру от промедления! — но Каллен уже намазал себя и начал входить в него ко времени, когда Дориан заканчивает фразу.
Это нужно делать не так, он знает. Столько времени прошло с тех пор, как он занимался этим, беззаботные деньки в Кинлохе перед Концом. Одна ночь отчаянья в подсобке с буфетчиком, чьё имя он сейчас не назовёт, но Каллен всё же знает, что должен быть медленнее, чтобы дать магу время приспособиться, он не маленький. Но что-то в нём радуется тому, как Дориан шипит от боли, как вздрагивает под ним. Кто-то в нём хватает бёдра Дориана, тянет назад, и удерживает на месте, и требует наказания, заставляя Дориана смириться или быть проклятым, ясно давая понять всем телом, что желания мага не имеют значения. Здесь нет нежности. Хоть бы зеркало в углу было повёрнуло к кровати — хоть бы. Может, Дориану нравится наблюдать.
Он храмовник независимо от того, соблюдает он обеты или нет. В доспехе и почти полностью одетый, на коленях позади голого мага, который скулит и дёргается под ним. Одна рука лежит на загривке Дориана. Другая удерживает его во время грубых движений.
Спаси его Андрасте. Каллен в нерешительности останавливается, рука соскальзывает с головы Дориана, когда он видит себя со стороны. Раскрасневшееся лицо, жестокий взгляд, дикие движения. Совсем как Каррас. Посмотрите только, что он сделал. Точь-в-точь Каррас.
Но затем Дориан разворачивается, грациозный как танцор. Он откидывается на нагрудник Каллена, стараясь коснуться ладонью его щеки. Его глаза наполовину прикрыты веками, мутные от исступления, из открытого рта вырываются вздохи. Он поворачивает голову ко рту Каллена, нагло вымогая поцелуй. Каллен не может отвести глаз от зеркала, но в узком кусочке стекла Дориан поворачивает лицо Каллена так, чтобы их рты встретились, и Дориан пьёт тепло с его губ. Бездумно Каллен обвивает вокруг него руку, поглаживая плоский живот, а рука Дориана накрывает его ладонь, направляя её по линии татуировки, вниз к дорожке тёмных волос под пупком. Член мага толстый, коричневый и напряжённый, увенчаный шокирующе розовым над валиком крайней плоти. Возглас удовольствия, с которым Дориан тянет руку Каллена — ответ на его невысказанный вопрос.
Удовольствие. Желание. Этот маг, Дориан, желает его.
Создатель, это совсем не то, что творил Каррас.
Со стоном Каллен обвивает руки вокруг Дориана, овладевает его ртом и им самим, и толкается, толкается, толкается до тех пор, пока маг не начинает издавать мягкие рваные звуки, бормоча его имя умоляющим голосом, двигаясь ему навстречу. Когда Каллен свободной рукой обрисовывает магические линии — которые сейчас светятся, греют пальцы и покалывают их, Создатель, он должен был догадаться, что тату тоже эротичны — и снова обрисовывает круги вокруг его сосков, Дориан стонет и дёргается, и изливается на его пальцы. Это не подобает магу. Он не должен получать удовольствие, когда храмовник берёт его. Это не тот ужас, которого жаждал Каллен, которого он боялся и за который ненавидел себя.
Это намного, намного лучше.
Когда оргазм ломает как в лихорадке, когда удовольствие омывает его, это благословение. Он прижимается лицом к шее Дориана и всхлипывает, когда его бёдра толкаются, а яички ударяются, а мысли распадаются и снова складываются в свежевыжженную картину, которая прикрывает собой старую, кошмарную, в почти молитву: «Спасибо тебе».
Он благодарит не Андрасте или Создателя. Он даже не произносит это вслух. Маг и так достаточно высокого мнения о себе.
Но он отпускает Дориана, хотя собственные руки дрожат и он едва может оставаться в вертикальном положении после такой мощной разрядки. Часть Каллена хочет бросить мага в этой куче простыней. Просто натянуть штаны и уйти, пусть маг знает, что он — ничто… Но эту часть себя неожиданно легко игнорировать. Вместо этого он идёт к туалетному столику и назад возвращается с влажной тряпкой, чтобы обтереть тело Дориана. Он оставил так много синяков, красных полумесяцев и даже один укус на повреждённой коже между шеей и плечом. (Он не помнит, как делал это. Он рад, что не зашёл слишком далеко). На холсте кожи Дориана, на каллиграфии его татуировок эти отметины выглядят как часть узора. Он садится на постель рядом с ничком лежащим Дорианом и, нахмурившись, касается края багрового укуса.
Дориан, который лежит лениво, пока Каллен обтирает его, приоткрывает один глаз. Каллен спрашивает:
— Ты умеешь излечивать?
— Совершенно нет, — бормочет Дориан в скрещённые руки. — Плохо сочетается с некромантией. Восставшим мертвецам это не нужно, сам понимаешь.
Он замолкает, и Каллен молчит, сидя рядом с ним и расковыривая свою рану. Его челюсти сжаты.
Дориан вскидывает бровь.
— Подумываешь попросить прощения, коммандер? Храмовники даже это могут сделать с магами?
Каллен пытается расслабить челюсти и не может, даже чтобы что-то сказать. Он хочет сказать, что большинство храмовников не извиняются перед магом, но он другой. И потому Каллен не может заставить себя сказать это. Потому что он не отличается от остальных. Он отводит взгляд и нехотя убирает руку от кожи Дориана.
Дориан страдальчески вздыхает.
— Ты, случайно, не заметил, что я ни разу не подпалил твою шевелюру?
«Сделаешь что-нибудь, что мне не понравится, и я подожгу твои волосы».
Это самая интимная вещь, которую они могут себе позволить друг с другом, не нарушая безопасности. И это очень важно. Настолько, что Каллен говорит:
— Да. И… я никогда не усмирю тебя. Мне не стоило говорит этого тогда.
Брови мага поднимаются почти до самых волос. Он перекатывается на бок, подпирает голову кулаком и задумчиво смотрит на Каллена. Затем он говорит:
— Если ты готов снять эту треклятую броню, можешь даже остаться на ночь.
Дориан произносит это великодушным тоном, но это не часть их игры. Это… Каллен весь холодеет. Лечь вместе с магом, стать уязвимым? Спать с ним, зная, что в сне могут слететься демоны, искушая его и пытаясь захватить? Или, в самом худшем случае, пойти на риск. что маг увидит его сны и поймёт, какие кошмары живут в душе Каллена?
Он вздрагивает и коротко мотает головой. Он осознаёт, что Дориан может посчитать это проявлением отвращения к нему — и действительно, улыбка Дориана тускнеет, он чуть отодвигается, и в узком пространстве между ними возникает чувство хрупкой боли.
— Повеселился, да? — преувеличенно легкомысленно говорит он. — Ну и хватит. Дай знать, если захочешь поиграть в шахматы… или как сегодня.
Нет.
— Нет, — говорит Каллен. — Я не могу…
Стены Кинлоха, живые и гноящиеся, окружают его. Клетка с невидимыми ему решётчатыми стенами. Когти демонов, раздирающие его разум… Он делает резкий вздох, закрывает глаза и шепчет:
— Благословенны те, кто встаёт против зла и скверны и не отступает.
И так только хуже, потому что теперь Дориан будет думать, что это его Каллен называет злым и осквернённым, и он слышит, как маг гневно бормочет проклятье и садится, вероятно, чтобы выпроводить его. Нет, Каллен уже достаточно боли причинил многим магам. Он не может снова совершить это, только не с этим магом. Дориан заслуживает правды.
Он шепчет с закрытыми глазами:
— Я не хочу тебя бояться.
Его ждёт сюрприз. Шелест покрывала и прогнувшаяся под весом тела постель. Он представляет себе руку Дориана, которая снова ложится на его плечо, этот жест сочится жалостью — и не может. Он вскакивает на ноги и уже наполовину пересекает комнату, когда Дориан настигает его мягким:
— Создатель, что они сделали с тобой?
Он останавливается в нерешительности.
Слишком. Это слишком. Это больше не игра, это больше не безопасно. В голосе Дориана слишком много заботы. Вот почему маги и храмовники не должны спать друг с другом; теперь чистота Дориана запятнана. Каллен не может больше доверять этому магу настолько, чтобы убить его, когда будет нужно.
Ему вдруг отчаянно хочется лириума. И сердце болит, хотя он знает, что не заслуживает ничего, кроме долга и раскаянья.
— Тебе стоит держаться от меня подальше, — снова говорит Каллен с горечью. И сбегает в ночь, разбитый и одинокий.
Глава 3
Каллен избегает его.
Неделя идёт за неделей, и это становится невыносимо. Дориан не привык к отказу — всё-таки это взаимное использование, можно сказать, дружеские отношения, как принято в Тевинтере. У него были любовники, которые покидали его, пока его тело ещё подрагивало от оргазма; по крайней мере, Каллен остался с ним ещё на какое-то время, и нежно гладил его, и переживал из-за его синяков. Но уйти после этого… Зачем, это же просто смешно. Человек, который заходит так далеко, захочет ещё как минимум разок покувыркаться.
Но Каллен не желает ещё раз покувыркаться. Это… больно. Как ни удивительно. Дориан не ходит в его кабинет; он не желает преследовать его, потому что это нарушает правила игры и потому что это выглядит жалко. Однако он отправляет посыльного с предложением поиграть в шахматы, и тот возвращается с высокопарной запиской о том, что Каллен ценит предложение, но не имеет на это времени. Вот так вот. И Дориан иногда мельком видит его в коридорах Скайхолда, и даже раз или два ловит его взгляд, когда идёт в таверну, а Каллен возвращается в свою… колокольню или как там её. Каллен отводит глаза быстрее, чем влюблённый школяр. Это смотрелось бы мило, если бы… Если бы.
Дориан должен быть счастлив, что ублюдок ничего больше не хочет. Он твердит себе это в первые день-два, пока лечит синяки и покрывает мазью укус на плече, который натирает одеждой. Когда спишь с человеком, желающим тебя убить — раны неизбежны. Но когда боль утихает, он лежит по утрам в постели и, вспоминая эти мягкий звук, с которым Каллен так жадно лизал его соски, единственный, кто догадался, что яркие золотые кольца в них — чёткое послание, что Дориан обожает игры с сосками, однако примечательно, что большая часть любовников просто игноровала эти треклятые штуки, с большим успехом он мог повесить коровьи колокольчики, они хотя бы звенели… Он вздыхает и пытается смириться с тем, что никогда больше не будет этого удовольствия. Никогда не почувствует этот тяжёлый, толстый, потрясающий член, который вторгается внутрь и заставляет его испытать оргазм независимо от того, готов он или нет. Никогда эти прекрасные карие глаза не поглядят на него с затаёнными ужасными мыслями; никогда он не ощутит прикосновение этих длиннопалых рук, таких сдержанно-жестоких…
Создатель, я должен радоваться, что я остался цел и невредим, говорит он себе, предаваясь утренним воспоминаниям. Затем он засовывает руки под одеяло и трогает соски, и сжимает член, и стонет, представляя себе зубы, кусающие его плоть.
И после того, как кончает, он раздумывает, что же он сделал не так.
Это гиблое дело. Гиблое настолько, что он чувствует себя старым и больным, хотя всё не так; такое гиблое, что даже Железный Бык перестаёт с ним флиртовать. Однажды ночью в таверне он спрашивает об этом, и Бык, приподняв бровь, говорит:
— Э, так ведь я не тот, кто тебе сейчас нужен.
(Дориана бесит, что это правда. Проклятый Бык). Всё так плохо, что Лелиана останавливается неподалёку от Дориана, рассматривающего библиотеку и не понимающего ни слова на корешках. Он тяжело смотрит на неё, гадая, скажет ли она: «Я же говорила», — или просто прирежет его и покончит с этим.
— Возможно, я зря волновалась за Каллена, — тянет она и отворачивается от него прежде, чем он соображает, что сказать в ответ.
Хуже всего становится, когда он засыпает. Он привыкает к демонам желания; конечно, они его величайшая слабость, и где бы в Тени он ни находился, они преследуют его как щенки, вечно маячат перед глазами в виде того, чего он так страстно желает. Одобрение его отца, прозрение его народа, овладение этим фокусом второго уровня, с которым у него всегда были проблемы и который точно его убьёт. Они редко искушают его настоящими объектами его вожделения, потому что это слишком очевидно; он смеялся, когда один из них впервые пытался соблазнить, представ в облике красивого младшего сына магистра Ниввуса, и об этом стало известно во всей Тени, потому что они больше не пытались снова. Но в первый раз один из них предстаёт в облике Каллена перед Дорианом, он едва не принимает жадность в глазах за голод, который испытывает настоящий Каллен, и… что ж. Он осознаёт ошибку в тот момент, когда их губы соприкасаются, и демон не любит его рот так, как отчаянно жаждет этого Дориан. Так, как делает это Каллен. К счастью, огонь в Тени сжигает так же хорошо, как и настоящий.
Но это предупреждение ему. Эта… тоска, эта боль, что он чувствует — это становится опасным. Ему нужно противостоять этому, победить это или… сделать что-то ещё. Ему просто нужно что-то сделать.
Только он не знает, что.
@темы: слэш, dragon age, DAI
-
-
25.01.2017 в 07:23-
-
25.01.2017 в 07:27-
-
25.01.2017 в 07:33-
-
25.01.2017 в 07:39-
-
25.01.2017 в 07:42-
-
25.01.2017 в 07:45-
-
25.01.2017 в 07:47-
-
25.01.2017 в 07:51-
-
26.01.2017 в 00:03-
-
26.01.2017 в 14:24-
-
26.01.2017 в 17:49-
-
26.01.2017 в 18:12