Автор: Astera Orey
Иллюстратор: KirioSanjouin (Арт 1, Арт 2)
Размер: 48328 слов
Персонажи/Пейринг: Прорицательница, Корифей, Архитектор + остальной Звездный Синод
Категория: джен
Рейтинг: PG-13
Саммари: 799 TE, год до начала Первого Мора, расцвет Империума Тевинтер. Сетий Амладарис, верховный жрец Думата, предлагает Звездному Синоду объединить силы, чтобы достичь Золотого Города, источника божественной силы и бессмертия. Замысел, что может обернуться равно величием и падением; замысел, который перевернет весь мир - искушение слишком велико.
Предупреждения/примечания: пре-канон, стилизация текста, авторские домыслы
Примечание: Поскольку 1 пост дайри может вместить всего 9тыщ слов из данного текста, а остальное пришлось бы раскидывать на 40+ комментариев, было принято решение выложить первые три главы. Остальное вы сможете прочесть скачав текст по любой из ссылок в удобном для вас формате. Приятного прочтения!
Ссылки на скачивание: pdf с визуальным оформлением, docx, fb2, epub.
Пролог
Воздух в древнем тейге был спертый и тяжелый.
Знающему сколы скал и щербатые куски колонн рассказали бы достаточно – о том, как много лет назад здесь случился обвал, похоронивший под собой сотни жизней, о том, как беспощадные камни завалили отдушины, отдав тейг на растерзание времени. Но наземники не знали сюда дороги, да и практичные старатели гномы уже давно вычеркнули его из своих карт – много ли толку живым от мертвых развалин...
Те, кто пришел в тейг после них, не страшились времени и не нуждались в воздухе.
Два порождения тьмы смотрели друг другу в глаза.
У одного лицо было изуродовано скверной, так что левый глаз почти ослеп; и тонкая паутина золотых нитей ровногранными узорами оплетала наросты плоти надо лбом. Кожа его была изжелта-серой, сухой и тонкой, как пергамент, и через нее проступали вены, темные, словно по ним текла смола. Все в нем было странным, не-мертвым и не-живым, ему не нужны были легкие, потому что дышать не было необходимости, и сердце – комок искореженных мышц – выталкивало из себя не кровь, а скверну.
Будто из какой-то извращенной прихоти творец-скульптор смял глину, вылепил все это – чуждое, неправильное, жуткое, эту издевку над красотой и насмешку над образом человека. Эти слишком тонкие руки, слишком острые ребра, словно бы готовые вот-вот прорвать кожу изнутри, как гнилой мешок.
Слишком внимательный взгляд.
У второго черты лица угадывались правильней – человечней – но скверна не пощадила и его, сплавила, срастила вязь металла с плотью, прогрызла, вытянула и искорежила, словно отрицая все установленные природой пропорции. Глаза его смотрели прямо и колюче-остро, взглядом владыки, привыкшего к подчинению; и вены на его неестественно тонких руках были такими же черными, как у первого, и такую же липкую вязкую черноту перекачивало сердце.
А еще у второго было имя.
Это имя принадлежало ему по праву, пронесенное, принесенное из оскверненного прошлого, из искалеченной памяти – имя, когда-то обозначавшее того, кем он был; имя, обозначавшее того, кем он ныне должен был стать.
Корифей, магистр Империума Тевинтер и верховный жрец Думата, чуть заметно склонил голову в приветствии.
– Мой лорд Архитектор, – произнес Корифей.
Камни древнего тейга разнесли его голос эхом, раззвенели вдоль стен, разбили застоявшуюся вековую тишину на мириады осколков – то ли зыбко-иллюзорным слепком, то ли пронзительным образом Тени, донесшимся извне, из навек утраченного прошлого. Голос воскресил память, слова вернули знание.
Второй, эмиссар порождений тьмы, в чьих пальцах искрила сила магии, неведомой ныне живущим, не шевельнулся.
– Ты узнал меня? – тихо спросил Корифей. – Я пришел напомнить тебе о тайне.
Глава 1 – Прорицательница Тайны
"Моя леди Корделия,
крыла всеведущей Разикале да хранят вас. Нижайше прошу оказать мне честь посетить мой дом завтра в четвертом часу пополудни.
Сетий Амладарис."
Корделия Иллеста перечитала доставленное ей на рассвете письмо и осторожно отложила пергамент – дорогой, скрепленный печатью из сургуча и чар. На мгновение прикрыла глаза, откинула голову на спинку кресла, вдохнула – в ее кабинете неизменно пахло пергаментом и сандалом, воском и смолой – и лириумом. Последний запах ощущался зыбко и нечетко; и пожалуй, лишь тот, кто умел дышать магией, как воздухом, мог бы различить его – невесомый, почти ненастоящий след, оставленный Тенью.
Корделия чуть наклонила голову, поглаживая пальцами тонкое, шелковистое перо.
Итак, Сетий Амладарис приглашает ее к себе.
Получить подобное письмо все аристократы сочли бы высшей честью; дом Амладарис, один из древнейших, чьей родословной мог позавидовать сам Архонт, занимал почетные кресла в Магистерии и управлял южными провинциями Империума. А Сетий Амладарис, наместник авварских земель, магистр и мастер стихий, верховный жрец Думата, был...
...был лучшим.
Он был из тех, кто добился всего лишь благодаря своему мастерству и таланту, а не интригам и сговорам, чем открыто не гнушались многие из аристократов; он командовал подавлением мятежа диких южных племен и вернул те земли под власть Тевинтера; ему принадлежало открытие временных векторов чар и инициатива более глубокого изучения наследства покоренного Элвенана, восстановление эльфийских святынь и городов – это вызвало множество прений в Сенате, но в конце концов было одобрено...
Ученый, воин, вдохновитель, меценат – Сетий Амладарис был образцом для подражания молодых магов и гордостью Империума. Его не просто уважали.
Им восхищались.
Его любили.
Корделия отрешенно взглянула за окно; солнце стояло высоко над Минратосом, жар поднимался от мощенной мостовой зыбким раскаленным облаком. Невдалеке белели высокие стелы у первого храма – святыня Разикале, покровительницы тайн и истины, не должна была уступать ни одному зданию. Лишь башня Архонта была почти вровень с его острием, но и то отставала на несколько ладоней. Здесь, в юго-западных кварталах города, жили магистры и знать, и даже торговые повозки избегали пересекать невидимую черту, разделявшую город.
Данью Разикале была тайна, данью Думату – чей храм стоял чуть ближе к Сенату – равновесие и тишина.
Но, как порой в горькие минуты раздражения позволяла признаваться себе Корделия, и истина, и тишина уже утратили свое давнее величие среди золота и роскоши. Привилегией крови стала вседозволенность – и она, верховная жрица Разикале, одна из немногих, знавших ей цену, заставляла себя не думать о том, к чему она способна привести.
– Миледи, прошу простить.
Корделия обернулась; управитель ее поместья, Терес Авригий, невысокий сухопарый мужчина, замер в дверях и учтиво склонил голову. Он был из альтус, но подобное служение и среди аристократов считалось честью, а род Авригий уже несколько поколений был верным вассалом семьи Иллестов.
– Вторая жрица прибыла и ожидает вас в малой трапезной.
– Благодарю, – негромко отозвалась Корделия. – Я скоро спущусь.
Когда Терес вышел, беззвучно притворив за собой двери, она взглянула в окно. Оттуда была видна улица, выводящая на первую торговую площадь, там, в купеческом квартале, звуки смешивались с запахами – ароматные масла и вина, пряность и горечь, пот, мускус и навоз; ржание лоснящихся коней и ленивых быков, визгливые окрики торговцев и свист бичей. Чуть поодаль, за приземисто-тяжелым святилищем Андорала, располагался рынок рабов – ближе к отходным рвам и портовым баракам. В Империуме их жизнь стоила дешево, дешевле, чем сверток благородного шелка, и низших не щадили – зачем, если их и так сотни и тысячи, а коли потребуется, будет еще больше? Рабов привозили отовсюду – больше всего было крепких варваров юга и тонкокостных эльфов долин, но за сумму побольше у некоторых купцов можно было заполучить и более редкий товар – на любой вкус и любые причуды. Как бы там ни было, торговля во все времена правила смертным миром, а золото Империума – достаточно весомый аргумент, чтобы закрывать глаза на некоторые его особенности.
С этим негласно соглашалась даже упрямая Амбассадория.
Корделия бросила короткий взгляд за окно – солнце незаметно сдвинулось к западу, и от портов донесся едва различимый удар колокола. Начиналась новая смена рабочих, а через три часа – первая месса Андоралу.
Времени было достаточно.
Строки легли на пергамент ровно и четко – выписывая тонкую грань между витиеватыми требованиями этикета и пониманием того, что собеседник ценит время так же дорого, как и тот, кто держит перо.
"Мой лорд Сетий,
воля мудрейшего Думата да направит вас на вашем пути. Для меня будет честью принять ваше приглашение.
Корделия Иллеста."
***
Ночью на набережной Минратоса, если идти на запад от портовых бараков, всегда было спокойно и тихо. Словно тонкая невидимая черта отделяла квартал Думата от никогда не спавших доков – хоть если прислушаться, можно было различить тот особый шум, что всегда сопровождает разгрузку судов. Торговля не прекращалась и по ночам – а порой велась даже живее из-за сниженной ренты и негласного не столь пристального внимания портовых надзирателей. Ночью Минратос жил тем, что Сенат единогласно не одобрял и порицал днем.
На самом берегу сквозило, и морской ветер трепал темные волосы женщины, небрежно стянутые лентой. Корделия плотнее запахнулась в теплый, подбитый мехом плащ – и заставила себя слушать тишину.
Небо было чистым, взгляд жрицы привычно соединил серебристыми векторами созвездие Силентир, отображающее равновесие Думата, скользнул правее по случайной россыпи звезд до выжженного где-то изнутри грудной клетки узора Элувии. Неразгаданная тайна, вечная бесстрастная, безупречная истина, отпечатанная, словно вызов, на иссиня-черном небесном полотне – истина, к которой она была на два шага ближе, чем прочие смертные, но все равно так отчаянно далеко.
Верховная жрица Разикале искала свою богиню.
У ее богини было имя, но это имя придумали люди, и оно бессильно было передать всю необъятность воплощенной идеи. У ее богини было слишком много личин и слишком много голосов, чтобы познать их все – Корделия Иллеста видела ее следы на рассыпавшихся в труху пергаментах и крошащихся от древности фресках, на похороненных под землей рунах, выжженных на камнях-развалинах эльфийских святынь. Богиня улыбалась ей сквозь видения Тени, и голос ее звучал так близко, так безумно близко...
...но никогда – так, чтобы можно было разобрать слова.
...никогда – так, чтобы можно было коснуться рукой.
Море набегало с мягким шелестом, ласкало волнами прибрежную гальку, оставляя на ней белесую пену. Корделия бездумно шагала вперед, по скользким валунам и налипавшей на сапоги тине – ее взгляд был обращен к небу, к серебристым искрам Элувии; и здесь и сейчас не существовало ни магистра великого Империума, ни верховной жрицы, а был лишь некто безымянный и ищущий – вечно ищущий ответа.
Там, за спиной, остался бурлящий своенравный Минратос, беспокойство Магистерия политикой юга и недовольство самоуправством генералов. За спиной – жалобы на то, что варвары безнаказанно грабят торговые тракты, а Амбассадория опять поднимает цены на лириум...
Холодный ветер забирался в рукава и за ворот плаща, ледяными уколами трогал кожу.
Между морем и небом не существовало ничего.
н и ч е г о
Незаметная тень скользнула ближе со стороны берега – до этого невидимая под кронами кряжистых деревьев. Нагнала идущую в несколько стремительных и беззвучных шагов, обрела облик, переродилась в фигуру невысокого эльфа, легкую и обманчиво-хрупкую. Ни один камень не качнулся под его ногой, и свет луны мягко скользнул по коротко остриженным волосам, затерялся в складках одежды.
– Миледи, – тихо позвал эльф. – Колокол ударил, миледи. Пора возвращаться.
Та, к кому он обращался, остановилась и на миг прикрыла глаза. Вдохнула море – запах соли, шелест волн и холод ветра.
Выдохнула – ровно и легко.
Корделию Иллесту, Прорицательницу Тайны, ждали в Минратосе.
– Да, – ни к кому не обращаясь, беззвучно проговорила Корделия. – Да, пора возвращаться.
Месса Разикале начиналась в полночь.
Тайна любила темноту; ибо именно в темноте скрывались ответы, именно из темноты после рождался луч истины, и темноту незнания рассеивал своим светом. Но время ночи не принадлежало Разикале безраздельно – почти сразу после полуночи пели каноны Лусакану, проводнику-во-тьме, а под самый рассвет, время сна и безмолвия, склоняли колени перед алтарями Думата.
День был отдан четверым другим; у каждого был свой черед и своя цель.
Храм Ищущих Истину стоял у западного края центральной площади Минратоса, высокий и гордый, взлетающий вверх к самым небесам, к самому созвездию Элувии. Пять параллельных нефов, сходившихся от небольших боковых к самому крупному, центральному, могли вместить тысячи человек, и высокие своды, удерживаемые четкой выверенностью контрафорсов, усиливали звуки хорала, глубокие и чистые. У рядов колонн курились фимиамы; в дни особых торжеств в них сжигали цветы черного лотоса, чей запах туманил разум, подобно наркотику, позволяя ускользать за рубеж осознанного.
На подобную роль годился и лириум, но лириум был для избранных.
Дальше, на небольшом возвышении у северной стены центрального нефа, стоял алтарь жертвоприношений – черный мрамор с вкраплениями серебристых искр привезли из подгорных шахт, из глубинных гномьих тейгов, и мастера каменщики трудились над ним вместе с мастерами рун и Тени, высекая, вплавляя в оживающий камень силу и магию. Тайна бесстрастна, ей не нужна гибель ради самой гибели, и алтарь окропляли кровью реже, чем в храмах остальных богов – но Разикале тоже являлась в воплощении дракона, а драконам нужны жертвы.
Истине всегда нужны жертвы.
До полуночи оставалось полторы свечи.
Корделия отрешенно следила за подрагивающим язычком огня, позволяя безмолвным слугам облачать себя в парадные одежды. Драконам нет дела до внешнего облика, но смертным людям важен статус, важна видимость, важны символы. Верховный жрец – жрица – была таким символом, и эту роль требовалось играть безупречно.
Чтобы укрепить веру.
Чтобы возродить веру.
Покрой ее мантии – черный шелк, шитый серебром, созвездием тайны, рунами на рукавах. Оторочка витого узора в две полосы спускалась с глубокого капюшона по краям плаща до самого подола, рассыпалась искрами и терялась в складках. Корделия знала, что полумрак и искусное шитье легко обманывали зрение – создавалась иллюзия того, что рядом со ступающей жрицей вспыхивают звезды и тут же гаснут, едва она проходит мимо.
Магистр чуть развела руки в стороны – слуги надевали на них мягкие наручи из темной кожи с той же серебристой вязью. На грудь легла тяжелая цепь с амулетом, астрометричеким образом Элувии, хранившим в себе отпечаток древней магии – очередной символ, дань традициям, идущим еще от первых Сновидцев.
Но в традициях была своя опасность; теперь, в век спокойствия и достатка роскошь ценилась больше, чем верность драконам, и все меньше людей приходило в храмы.
Такова природа смертных – о богах вспоминают лишь в час нужды.
Эльф с короткими волосами скользнул ближе, обойдя прочих слуг, склонился в поклоне. В руках его был гребень и лента.
– Если позволите, миледи...
Корделия коротко кивнула, опустилась в кресло, сложив руки на резных подлокотниках, прикрыла глаза, расслабилась, ощущая, как гребень мягко, почти невесомо, скользит по ее спутавшимся после морского ветра волосам.
Мать в далеком прошлом любила говорить, что густые пряди – дар Уртемиэля, равно как и правильные черты лица и стройность тела. Но Уртемиэль не мог предложить беспокойно-жадному разуму ничего, кроме абстрактной красоты, и юная Корделия, едва девчонкой открыв в себе силу, не колеблясь выбрала в покровители Разикале. И дракон тайны отозвалась ей, как отзывалась потом всегда – бестелесным шелестом страниц, серебристо-лазурным мерцанием духов Тени и тысячами еще неоткрытых путей.
Это было то, чего она желала.
В тридцать два года Корделия Иллеста приняла ранг верховной жрицы, и стала самой молодой из семерых, служивших Древним.
Гребень соскользнул в последний раз.
Тонкие пальцы Илинора – одного из немногих эльфов-слуг, кому было позволено говорить в присутствии магистра, мягко пригладили кончики, осторожно собрали рассыпавшиеся по плечам волосы, перехватили черной шелковой лентой. Корделия молчала, полуприкрыв глаза наблюдая за огнем в камине – пламя было стихией Тота, но и в нем была своя тайна; в том, как оно рассыпалось золотом искр, в том, как танцевало на ладони и сжигало города. В том, откуда явилось – и куда уйдет, когда в мире больше не останется смертных.
– Миледи.
Пламя вытянулось вверх и опало, разлетелось по углям.
– Хорошо, Илинор, достаточно, – негромко произнесла Иллеста.
Поднялась; широкие рукава мантии соскользнули вниз, практически целиком скрывая руки. Набросила на голову капюшон и выпрямилась.
Верховная жрица Разикале была готова служить своей богине.
По давней традиции священнослужителей драконов, существовавшей, кажется, еще со времен Сновидцев, первый шаг жреца от раскрытых врат храма к алтарю совпадал с первыми словами пения канона.
Слова, выжженные где-то под сердцем.
Да славятся драконы.
В полумраке, освещенном лишь зыбким светом редких канделябров, не было видно лиц, лишь неявные силуэты людей. Тайна не любит очевидности, тайна касается висков легким мазком крыла, ложится на губы то ли поцелуем, то ли приговором. Тайна бесплотна – и бесплотность царила в храме; бесплотная толпа подалась в стороны, освобождая дорогу идущей к алтарю, такой же бесплотной, скрытой под мглой плаща.
Но серебряные нити стекали из черных складок, звездами осыпались за ее спиной – и это был дар Разикале своим последователям; дар и воля, которые возвещала им ее жрица.
Подсказка пути.
Ключ.
Иди за мной, – шептала тайна вместе с шорохом одежд, – и ты узнаешь истину.
Иди за мной, – пели плиты в тон шагам, – и ты увидишь скрытое.
– Иди за мной, – на беззвучном выдохе произносили губы Прорицательницы Тайны, – иди за мной и веди меня.
Корделия Иллеста обходила храм.
Она не различала лиц, но знала, что взгляды собравшихся были направлены на нее – и откуда-то извне на нее смотрела ее богиня, бесстрастная и непреклонная, не признающая компромиссов. Богиня мерцала в бликах света и дрожащих силуэтах теней на колоннах; богиня рассыпалась цветом в осколках стекол огромного витража в храмовой стене на алтарем, там, где над миром раскидывал крылья черно-серебряный дракон Разикале.
Жаровни стояли меж колоннами, разделяющими нефы, пустые и холодные, почти невидимые в темноте – до тех пор, пока ладонь жрицы не скользила над ними в мимолетном жесте. Корделия взывала к дару, и невесомая, чуткая, тонко-неуловимая магия Тени покорно стекала с ее пальцев, зажигая лазурный огонь, не принадлежавший миру смертных. Этот огонь завораживал и подчинял – и те, кто пришел разделить тайну, почти неосознанно тянулись к нему, жадно вдыхали разливающийся острый запах грозы. Касаться пламени было запрещено – сырая Тень, не оформленная в стабильность чар, могла быть опасна для слабых волей – но изредка лазурь все равно вспыхивала ярче, словно отзываясь на чью-то близость.
Алтарь высился впереди, озаренный лунным светом, просачивавшимся сквозь стекла витража – семь шагов и три ступени постамента.
По обычаям Империума в день Великого Торжества бога приносили жертву крови, дар жизни и силы, дар уважения. Но время Торжества Разикале, девятый день верименсиса, еще не настало, и на каменной плите не было ничего, кроме небольшой гости золотых монет – символа невежества и легких путей. Лунный свет, раздробленный витражными осколками, падал на них, создавая вокруг золотисто-солнечный ореол, единственное яркое пятно во всем храме. Голоса незримых певчих и слова канонов взмывали вверх и терялись где-то под куполом, истаивали в насыщенном благовониями воздухе.
Истаивала грань между иллюзией и реальностью.
Верховная жрица замерла, коленопреклоненная, у алтаря, и черный с серебром шелк ее одежд стекал по ступеням постамента.
Вершилась месса.
Отзываясь на приказ чужой воли, в основаниях мраморной плиты родился лазурный огонь, задрожал, пробуждаясь, сверкнул по четырем углам, вытянулся сверкающими жгутами к центру, к драгоценному подношению. И – собравшись воедино, вдруг вскинулся, вспыхнул жадно, полыхнул слепящим маревом, ярче самого солнца, так что, казалось, обожгло глаза – до острой боли, до невольных слез, потому что истина всегда ослепляет.
Огонь плавил золото.
Огонь, пылавший ярче, чем пламя в горниле мастеров-металлургов, – дань уважения богине, презирающей глупость, богине, не признающей лицемерия и обмана.
Потому что истина всегда сильнее невежества.
– Истина стоит смерти, – беззвучно шептала Корделия Иллеста, склонившая голову перед алтарем своей богини, и всевершащая сила Тени, высвобожденная магистром, превращала металл в жидкую лужицу, стекавшую по кровостоку. – Веди меня.
Где-то позади нее стояли люди, вглядываясь в очертания алтаря – кто жадно, кто скучающе, потому что уже много раз был свидетелем мессы – и она знала, что многих из них не интересовала истина, и многие были так же далеки от поиска, как она сама от охотничьих угодий Андорала. Кого привело сюда любопытство, кого – необходимость поддерживать статус, кого – нужда во встрече, скрытой пологом тьмы и тайны. Подлинных последователей Разикале, достойных находиться при священнослужении, можно было бы пересчитать на пальцах, но здесь и сейчас это не имело никакого значения.
Здесь и сейчас к Корделии нисходила богиня.
Задрожала Тень, откликаясь на призыв, прогибаясь изнутри-извне под волей высшего – Корделия раскрылась ей навстречу, привычно-заново принимая в себя колючий ледяной порыв ветра, острый разряд электричества; это был катарсис и боли, и мучительного наслаждения, ощущение чужого присутствия где-то в себе, где-то внутри, под клеткой ребер, разрывающего сердечную мыщцу. На одно короткое мгновение – больше не удержать, больше не выдержать даже верховной жрице, магистру духа – на одно-единственное мгновение Корделия Иллеста и ее невесомо-незримая богиня становились одним целым.
Это одно-единственное мгновение Корделия Иллеста знала –
– все тайны земли, неба и всего мироздания, и того, что лежало за его пределами, и того, что вовсе не имело пределов; истина раскрывалась перед ней, нагая и беспристрастная, и каждый вопрос имел ответ, и в каждом ответе был смысл, непостижимый смертным.
Это одно-единственное мгновение
Корделия Иллеста
была
богом.
Глава 2 – Корифей Тишины
Утром работалось плохо.
Ирония, не иначе – каждое слияние обращало ее во всеведущую и всевластную, но этот миг заканчивался, и вместо могущества бога приходила слабость смертного тела. И трудно, так трудно было вновь вспоминать, как жить с этим телом, данным от рождения, как не думать с каждым вдохом о том, что может быть иначе.
Так трудно было быть всего лишь человеком.
Корделия почти научилась смотреть на это с иронией, а не с отчаянием, но отчаяние все равно порой возвращалось, заполняло собой; отчаяние и какая-то бессильная злость.
Ирония, не иначе – в том, что ищущая знание порой предпочитала не знать.
Откуда-то возникло какое-то детское желание запустить руку в волосы, растрепать уложенные пряди; женщина рассмеялась, сухо и негромко, отложила перо, встряхнула рукой. По окончанию мессы она оставила себе на сон четыре часа, и проснувшись, вернулась к работе – западные провинции требовали ее внимания. Ее наместник там разменял восьмой десяток, и разум его, несмотря на зелья и чары, слабел, как слабела память и огонь дара. Корделии требовалось назвать нового – и она хотела выбрать из молодых, подобных себе, жаждущих и стремящихся, но первый визит в Касселис, где располагалась ее резиденция, не дал ничего. Мудрые и опытные были стары, и в них уже не было жажды поиска, а те, кто рвался искать, слишком пренебрежительно относились к ошибкам, чтобы им можно было доверить власть над провинцией.
Сеть ее информаторов была поднята на ноги и кропотливо собирала досье на возможных кандидатов, и, хоть магистр знала, что лишь десятая часть их добиралась до ее стола, ежедневный просмотр их все равно отнимал время.
Время было тем самым ресурсом, что обходился Корделии Иллесте дороже всего.
А еще был Магистерий и недавно предложенный проект Дертениана по улучшению дорог и торговых путей. Главный торговый тракт из Минратоса до южных земель охранялся недостаточно хорошо, а под нубулис дожди размывали его до грязи у берегов Селестин, и в этой грязи надолго увязали тяжелые купеческие повозки и караваны, чем пользовались местные разбойничьи банды. Лорд Дертениан предлагал отозвать два дивизиона с рубежей Ортланда и огнем и клинком очистить местность от жадной до наживы швали, но все отлично понимали, что подобные меры, пусть и действенные сразу, не смогут обеспечить продолжительный результат. Тракт требовалось охранять постоянно, и расходы на это подсчитывались в немалых числах – больше, чем была готова выделить казна Империума.
На прошлом заседании Сетий Амладарис, своевременно вернувшийся из очередной поездки к руинам одного из древних городов элвен, предложил ввести дополнительные пошлины с торговцев, что путешествуют главным трактом, и эти средства пустить на охрану и мощение дорог. Корделия склонна был согласиться – Тевинтер мог бы без особых усилий покрыть издержки, но основные затраты тогда обошли бы их стороной.
Правда, надо было рассчитывать на последующее увеличение цен – а поставки лириума и так сжигали львиную долю золота.
Стало быть, увеличение налогов?
Короткий острый росчерк лег под очередным прошением – пожилой глава семьи, которой уже несколько поколений покровительствовал дом Иллестов, ходатайствовал за своего наследника. Магистр уже слышала о нем от информаторов; в свои шестнадцать молодой маг был достаточно смышленым и достаточно осторожным, чтобы можно было представить его двору – а в том, что у Магистерия найдется для него работа, верховная жрица не сомневалась.
Она отложила перо, дотянулась до серебряной чаши с легким, разбавленным вином, но пить не стала, лишь рассеянно провела пальцами по резной гравировке дракона.
Мысли Корделии возвращались к сегодняшней встрече.
Сетий в своем приглашении не сказал ничего, ни намека, ни слова, и это уже само по себе было достаточно опасным знаком; она была верховной жрицей достаточно долго, чтобы знать, что важные дела не обсуждают письмами. Письма можно перехватить, письма можно подделать, письма – это уже почти неопровержимое доказательство причастности и виновности. А значит, в письме не будет ничего, кроме дружеского предложения о визите.
В чаше с вином отражалось солнце.
Предчувствие, непонятное, смутное предчувствие чего-то тревожного скреблось изнутри грудной клетки – то ли прощальный подарок ускользнувшей обратно в свою тайну богини, то ли рано пришедшая мудрость.
Но Корделия Иллеста была все еще молода, и неутолимая жажда поиска еще не оставила ее.
И мудрость уступила любопытству.
***
Родовое поместье Сетия Амладариса, величиной в добрых три площади, с белоснежными стенами и высоким зиккуратом башни в четыре яруса, располагалось почти у самого храма Думата. Лишь магистрам дозволялось возводить башни в подобную величину, символ их власти и близости к богам; все остальные, пусть даже аристократы в девятом поколении, не могли равняться древним. Лишь Архонт был выше их, властитель на земле, глава Империума, он, хоть и склонял голову перед богами, не вставал на колени перед их жрецами. Те, кто возвещал волю драконов смертным, и тот, кто из смертного стал богом своей империи, неизменно стояли по две стороны Власти, и так Тевинтер удерживал равновесие.
Думат был хранителем этого равновесия, и, наверное, посему не зря почитался сильнее прочих богов. Впрочем, если бы случилось так, что семерым жрецам пришлось бы выбирать одного в предводители, сомнений бы не было.
Корделия Иллеста прошла под белоснежной аркой ворот ровно в четыре часа пополудни, и гонг, далекий медный звук, доносившийся от порта, бил четырежды, короткими, рваными звуками, что подхватывал и разносил ветер.
Родовое поместье было почти что маленьким городом; и большинство обитателей его, безмолвные незаметные рабы, никогда не покидали его пределов. Челядь и управители выбирались изредка к торговой площади закупать еду и вина, ткани и украшения для дома, но лишь агенты-информаторы да многочисленные посыльные оставались главной связующей нитью между теми, кто жил за белокаменными стенами, и остальным миром. Это, негласное правило, разумеется, никак не касалось хозяев и их доверенных, магов из низших родов, обычно присматривавших за той стороной жизни и быта, что касалась дара.
В обязанности последних обычно входило встречать и устраивать хозяйских гостей и заботиться об их нуждах, и Корделия, одергивая чуть запылившийся у подола легкий плащ, уже ожидала, что ее встретит неизменный спокойно-мягкий Инверус, много лет служивший старшему дому.
Но Сетий Амладарис вышел к ней сам.
Подошел стремительно и легко, шагом человека, не привыкшего терять впустую ни одного мгновения. Ему было за сорок, но в темных глазах его все еще горел тот самый неукротимый огонь – обжигающая смесь уверенности и знания, стремления и воли – огонь, за которым бросился на авваров седьмой дивизион Дис-Амен и выгрыз, вырвал у них невозможную победу; огонь, из-за которого ему, тогда еще не всемогущему магистру Тевинтера, клялись в верности отважные, и гордые сами преклоняли перед ним колено.
Огонь, с которым верховный жрец Думата служил своему богу, который он отдал своему богу – от первого глотка до последнего вдоха; это было едва ли не величайшей жертвой, которую когда-либо приносил Империум.
И его бог заставил это пламя пылать еще ярче.
Сетий Амладарис развел руки в приветственном жесте и склонил голову перед гостьей – дань уважения хозяина.
– Моя леди Корделия. Счастлив и горд видеть вас у себя.
Она, позволившая себе чуть улыбнуться, поклонилась в ответ.
– Мой лорд Сетий.
Они прошли по внутреннему дворику, свернули налево, к фонтану; алые брызги искрами рассыпались по мраморному бортику и изгибам почти что живых статуй. Эти скульптуры были созданы мастерами Тевинтера в Вирантиуме – Талсиан, первый жрец Думата, и вскинувшийся перед ним в беззвучном рыке, расправивший горделивые крылья его бог. Струя воды выплескивалась из пасти дракона, разбивалась о протянутую к нему раскрытую ладонь Талсиана, рассыпалась невесомыми брызгами, окутывавшими их фигуры алым маревом.
Воду подкрашивали, настоящую кровь никто не тратил бы настолько впустую, но торжество первого откровения все равно пронизывало воздух, заставляло замирать, невольно ожидая, что сейчас, вот сейчас дрогнут могучие крылья, вот сейчас повернется к ним Талсиан, собирая в ладони силу Тени...
– Хотел бы я стоять рядом с ним в тот миг, – негромко промолвил Сетий, остановившийся чуть позади. Корделия обернулась, и тот с едва заметной полуулыбкой качнул головой. – Не обращайте внимания, моя леди. У каждого смертного есть свои кумиры, и я не являюсь исключением.
У слишком многих за этими словами гнездилась зависть к чужому успеху, и она не могла бы укрыться от видевшей истину; но в голосе магистра Амладариса было лишь восхищение – так восхищаются лучшим.
И стремление достигнуть тех же высот.
– Вы сегодня изменили серому, – мимолетно заметила Иллеста, чуть склонив голову набок. Беззлобно усмехнулась. – Дань моде?
Сетий легко рассмеялся, развел руками.
Серый был цветом Думата, тишины и равновесия, и одеяния верховного жреца, пусть и богатого кроя, обычно были пошиты из неброских тканей. В будние дни это не было обязательством, но магистр, обычно посмеиваясь, говорил, что в сорок девять уже негоже быть модником, и что серый цвет идет ему сильнее прочих. За спиной шептались, но власть дает право на причуды, тем более, что неистовый огонь его разума и дара, который нельзя было не ощутить, не скрыла бы даже хламида нищего.
Но сейчас Сетий стоял перед ней, облаченный в мантию из алой парчи, отделанной золотым шелком – регалии магистров были ему удивительно к лицу, подчеркивая силу и какое-то внутреннее величие.
– Несколько часов назад прибыла делегация Кэл-Шарока, я был встречающим, – Сетий сделал приглашающий жест в сторону вторых приемных покоев, и Корделия молча проследовала в указанном направлении. – От лица Империума, не Думата; но лишь только боги могут позволить себе не вспоминать о символике, им это не нужно.
Он негромко вздохнул.
– Пустое. Но я очень рад, что ты смогла прийти, моя госпожа.
Его тон неуловимо поменялся, стоило им оказаться за пределами дворика, стал более мягким и спокойным; Корделия чувствовала, как вместе со щелчком замка на двери опустились охранные чары, мощные и надежные, что оградят от не слишком искусного удара, вовремя предупредят о незваных гостях и укроют от чужих ушей. Ее собственная магия иголочками пробежалась под кожей, тут же отзываясь на чуть быстрее забившееся сердце – что, если ловушка?..
Но Сетий никогда не бил союзников в спину – по крайней мере Корделия об этом не знала – и любопытство в который раз победило осторожность.
– Что случилось? – без прелюдий спросила Иллеста. – Могу ли я помочь тебе?
Она говорила искренне, и магистр Амладарис, чей голос в Магистерии когда-то стал решающим, позволив Корделии занять место верховной жрицы Разикале, лишь едва заметно улыбнулся, открыто и прямо встречая ее взгляд – здесь, вне чужих глаз и молвы, они могли позволить себе быть откровенными друг с другом. Откровенными настолько, насколько это вообще было возможно в пределах Империума.
– Слова твои благородны, как всегда, – Сетий коротким жестом пригласил ее сесть и, разлив вино по чашам, протянул ей одну. – Но не спеши с ответом. Я ждал, проверял и сомневался немало, прежде чем решиться на твой совет, и я не хочу, чтобы он был результатом долга.
Вино терпкой горечью оседало на языке – вкус меда и полыни.
– Я не буду лгать тебе, – произнесла Корделия, невесомо прослеживая пальцами резной узор на подлокотнике кресла. – Ни как друг, ни как служитель бога. Говори.
Но Сетий начал не сразу, откинулся на спинку, перевел задумчивый взгляд на танцующие в камине языки пламени. Тяжелые гардины не пропускали сюда солнечных лучей, и живой огонь был единственным источником света, изменчивым и зыбким, порождавшим такие же обманчивые тени. Но за иллюзиями всегда скрывалась истина.
Корделия молча ждала.
Полуприкрыв глаза, она слушала магию, мысленно перебирала ее чуткие нити, чувствуя, как они резонируют с ее даром. Возможно, потом, после того, как они разберутся с делами, можно будет поговорить о чем-нибудь более приятном – к примеру, обсудить последние записки Лебниха Ио, бродячего философа из цириан, не испугавшегося говорить о свободе и личности. Информаторы переписали для нее копию, и прочитавшая все за несколько дней Корделия собиралась пригласить Лебниха в Минратос для исключительно заинтересовавшей ее дискуссии, но все никак не находила времени.
Тем более, что приглашение от одного из верховных жрецов звучало почти как прямой путь на галеры и рудники, и хоть Иллеста не собиралась – пока что – предпринимать подобного, ей стоило быть осторожнее со словами –
…
– Я нашел ответ, – вдруг коротко сказал Сетий.
…
Дрогнуло пламя и Тень.
Корделия подалась вперед рывком, почти неосознанно, жадно впиваясь взглядом в чужие глаза, пытаясь отыскать в них что-то, хоть что-то – опровержение, подтверждение, утверждение – потому что эти несколько слов перевернули, вытряхнули, вспыхнули горячо внутри, в душе и разуме огненными рунами. Невозможное, утраченное, на обретение которого они уже давно потеряли надежду – все, кроме одного – и вот теперь, неужели получилось…
– Сетий, – глухо позвала Корделия, и, видят Древние, это прозвучало почти умоляюще. – Ну же?!
Корифей отвернулся к камину, но губы его дрогнули в легкой улыбке.
– В последний раз я ездил на восток, за Кваринус, до самого побережья, – негромко промолвил он, все так же не поворачивая головы. – Но вновь безрезультатно. Тогда я уже почти убедился в правоте трактатов мудрейшего Линия, в том, что Арлатан исчез, стерт с лица земли, и я более чем уверен, что даже старатели гномьих тейгов ничего не обнаружат. И тем не менее, я находил это... весьма удивительным, моя госпожа.
– Я полагала, ты отказался от этого проекта, – ровно произнесла Корделия. Сердце все еще стучало быстрее обычного, но для понимания требовалось терпение.
Ее собеседник чуть передернул плечами.
– Нет. Не отказался. Но мои подозрения сбывались одно за другим, и поиски грозили вылиться в нечто большее, чем исследование стертых рун и разбитых артефактов элвен. Прочим не нужно было знать об этом.
– О.
Корделия замолчала на мгновение, позволяя себе осознать; разум ее выстроил мгновенно десятки предположений, возможных, и невозможных, и невозможных вообще. Встряхнув головой, она почти усилием воли заставила себя отрешиться от этого, переплела пальцы и с нетерпеливо-жадным любопытством взглянула на Сетия; здесь и сейчас она ощущал себя вновь девчонкой, впервые узнавшей о том, как паутина рун аркана может рождать покорное ее воле пламя.
Но, как и в прошлом –
реальность наверняка была намного, намного интересней ее догадок.
И это было восхитительно прекрасно.
– Самого города я не нашел, – негромко продолжил Сетий. Поднялся, подошел к высоким полкам, безошибочно вытащил стопку свитков и бережно сложенных пергаментов. – Возможно, пламя и зола похоронило его под собой, как Бариндур. Но мне посчастливилось найти одно из святилищ; время было более милосердно к нему и многие фрески уцелели. Взгляни.
Корделия наклонилась ближе, когда он разворачивал бумаги на столе, взглядом спросив позволения, осторожно расправила линии сгиба.
Это были зарисовки и эскизы – несколько верхних были сделаны самим Амладарисом; жрица мгновенно узнала его руку – ровные, острые штрихи туши, уверенно-четкий почерк. Эскизы изображали святилище элвен, или, точнее, то, что от него осталось – разрушенные стены, несколько комнат и коридоров с обвалившейся крышей и вывороченными под напором древесный корней кусками опорных колонн, центральный зал с круглым бассейном. Сделанные по краям эскиза комментарии давали короткие пояснения; Сетий не упускал ни одной детали.
В правом верхнем углу была лаконично-сухая пометка: "источник пуст; элувиан активировать не удалось."
Корделия негромко уточнила:
– И элувиан?
– С западной стороны источника, – отозвался Сетий. Пододвинул к ней пергамент крупнее, изображение внутреннего интерьера зала там было намного более детальным, и художник, из тех, кто всегда сопровождал любую исследовательскую экспедицию, не пожалев времени, запечатлел всю цветовую гамму. Пожелтевший мрамор портика, мшистую поросль на плитах, лозы-вьюны, оплетавшие стены, золотистый отблеск солнца на массивной раме элувиана – через разлом в куполе в зал проникали утренние лучи.
– Все в точности, как в том святилище под Планасене, – пробормотала женщина, жадно отслеживая взглядом тонкие мазки кисти. – Ты говорил, что сохранились фрески?..
Магистр коротко кивнул.
Изображения фресок и витражей из осколков цветного камня и стекла были скопированы в нескольких экземплярах; и Корделия, мельком глянув на те, что были рисованы маслом, вернулась к менее детальным, но помечавшим самое необходимое эскизам Амладариса. Фресок, сохранивших хотя бы очертания силуэтов, было около двадцати, воистину немалое количество – изображения охоты и гона, галл и стрел, и фигуры, напоминающей женскую, с ореолом у головы, луком и копьем из чистого света.
– Андруил, – произнес Сетий, и Корделия согласно кивнула.
В прошлом походе ее агенты отыскали остатки похожего святилища с поросшими мхом статуями галл у входных ворот и разбитым элувианом. "Гиланнайн", – мягко называл ту, другую, один из эльфов-рабов, служивший им проводником, – "избранная богиней".
Над найденным там элувианом билась половина научной Академии и весь Круг Разикале, чтобы в итоге бессильно развести руками – магия оказалась бессильна восстановить то, чем когда-то было расколотое зеркало.
Но элувиан Андруил был цел.
– Если позволишь, я могла бы заняться исследованием, – негромко предложила Корделия. И недовольная собой, едва заметно качнула головой, уж слишком это прозвучало похоже на просьбу об одолжении. Круг Думата мог бы провести первые эксперименты по праву отыскавшего, но только в архивах Разикале хранились знания, недоступные прочим. И сейчас, ощущая прямо рядом с собой животворно-тугую пульсацию почти раскрытой тайны, Корделия Иллеста просто не могла заставить себя оставаться в стороне.
Впрочем, Сетий не собирался упиваться собственным торжеством или требовать чего-то в обмен. Кивнул ровно и спокойно добавил:
– Я и сам собирался просить тебя об этом, моя госпожа. Но есть еще кое-что, где мне потребуется твоя помощь.
Новый пергамент лег на стол поверх остальных.
Корделия чуть нахмурилась, всматриваясь: фреска изображала элвен, склонившихся перед источником и перед той, что шла к ним по воде; от Андруил исходило сияние, и от рук ее струились сверкающие нити – к лицу каждого из коленопреклоненных.
"Валасслин, – по памяти почтительно пересказывал эльф-раб Илинор легенды своего племени; сам он был рожден в Минратосе от одной из рабынь, и лицо его было чистым, не как у лесных дикарей. – Символ принадлежности богу."
Корделия, слушая его тогда, думала о том, что лишь варварский народ мог разрисовать себе лица в знак почтения богам; богам нет до этого дела, они смотрят в сердце, боги ждут жертвы – воли, закаленной в огне и крови, разума, проникающего за грань, уверенного бесстрашия перед лицом гибели, неизменного стремления к победе, невзирая на цену. Таковы были драконы Империума, и таковы были служащие им.
Поэтому, говорил Мастер Огня, Элвенан пал, а Империум победил.
И да восславится вечно.
Но заставив себя отрешиться и от прохладного презрения, и от разочарования, что приходят при виде величия, позволившего втоптать себя в грязь, Корделия Иллеста услышала в словах эльфа другую истину.
...быть может, "принадлежность" была не фигурой речи?
Прорицательница Тайны, проследившая кончиками пальцев одну из исполненных света нитей на фреске, подняла взгляд на Корифея Тишины, и в пронзительно-темных глазах прочла точно такое же понимание.
– Контроль, – сказала жрица Разикале. – Абсолютное подчинение воли.
Сетий Амладарис наклонил голову.
– Да.
Глава 3 – Предложение, от которого не отказываются
Огонь в камине горел сильно и ровно, пламя отбрасывало блики на стены и мягкий ворс ковров, мягким светом скользило по разложенным на столе пергаментам. В живом огне краски обретали новые оттенки, и если смотреть сквозь ресницы, казалось, что перенесенные художником на бумагу силуэты из фресок обретают форму и начинают двигаться, стремясь воплотиться в реальный мир.
Корделия Иллеста сидела, откинувшись в мягком кресле, и рассеянно поглаживала пальцами грань хрустальной чаши с легким вином. И молчала; острый разум ее собирал воедино осколки и фрагменты из того, что было ей известно давно, и того, что она узнала лишь сейчас, стремительно отсеивал незначительное и ненужное, выстраивал альтернативы и оценивал возможности. Как это бывало всегда, новое знание несло перемены, и верховная жрица Разикале должна была решить для себя – какие именно.
Молчал и Амладарис, устремивший непроницаемый взгляд на танцующее пламя; первый служитель Тишины, он лучше всех понимал ее значение.
Вино в чаше вспыхивало изнутри золотистыми искрами.
Корделия Иллеста думала о том, что никогда не сказала бы ни на одной проповеди. О той истине, которая была слишком близка к ереси, которую мудрые обсуждали шепотом, о тайне, которую ищущие Круга Разикале сохраняли от невежественной толпы. О том, что было хорошо понятно каждому из Звездного Синода.
Их боги существовали до Империума.
Их боги существовали до Талсиана, Дариния и нероменских племен.
Их боги были слишком похожи на тех, кому молятся эльфийские дикари.
А значит, вывод был прост – некогда их боги покровительствовали элвен, и лишь позднее Империум силой и кровью заслужил их внимание, лишь позднее доказал, что он более достоен их благосклонности. И пусть в итоге победителем оказался Тевинтер, а не Элвенан, признать это вслух означало поставить их в один ряд с рабами; означало опасный вопрос – не отвернутся ли драконы и от Тевинтера?
Для Корделии и остальных жрецов, равно как и для прочих альтус, высших, ответ на это был предельно прост – боги останутся на их стороне, покуда они будут лучшими.
Справедливость этого была неоспорима.
Лишь лучшим положена награда за их деяния, лишь лучшие отличатся перед глазами богов и будут удостоены их благосклонности – и в этом был заложен тот самый смысл нескончаемого стремления, нескончаемой борьбы за право быть тем лучшим, и всё – амбиции, силы, надежды и отчаяния – было брошено на достижение этой единственно значимой цели.
Это было тем, что привело Империум к победе – и это будет тем, что не даст ему сгнить, как сгнил, захлебнувшись слабостью заурядных, Элвенан.
Участь альтус – величие.
Участь прочих – ничтожество и забвение.
– Та, кого эльфы зовут Андруил, – медленно проговорила Корделия, устремив неподвижный взгляд на вздрагивающее пламя, – та, кто подчиняла себе волю своих подданных. Как ты думаешь, Сетий, кто она была?
Конечно же, он понимал с полуслова.
– Жрицей, впустившей в себя бога, – ровно отозвался Амладарис.
И добавил:
– Это то, что предстоит нам.
По праву лучших.
Корделия Иллеста кивнула; лазурный всполох родился в ее ладони, оформился в силуэт дракона, гибкий, яркий и стремительный, живое пламя Тени на самой грани самосознания. Дракон выгнулся, вскинул крылья, метнулся вверх, оставляя за собой колючие искры и острый запах грозы, догнал над столом второго дракона цвета лилового неба, сошелся с ним в воздушном танце – крыло к крылу, огонь к огню, азарт к азарту. И Корделия вздрогнула, ощутив невесомое касание чужой силы и воли, из тех немногих, что не уступали ее собственным – то был достойный соперник, с которым была честь сражаться, и достойный друг, с которым была честь стоять плечом к плечу в момент обоюдного триумфа.
– По праву лучших, – повторила Корделия Иллеста, Прорицательница Тайны Разикале, и драконы рассыпались сверкающими брызгами на листы пергаментов.
Она знала, что Сетий не допустил бы оговорки, если только она не была намеренной, и что он прекрасно понимал – Корделия не проглядит подобного. И в том, что он сказал «нам», а мне «мне», был одновременно вопрос и ответ.
Корифей Тишины, верховный служитель старейшего из семерых, собирался разделить это знание с остальными жрецами.
Зачем?
Женщина встретилась взглядом с Амладарисом – серая сталь против темного огня. И Сетий не отвел глаз.
– Всегда их было семеро, – негромко произнес магистр. – Семеро со времен Элвенана; и не мне менять это. И в том, что нам предстоит свершить, потребуется вся сила и знания каждого из нас… если тебе угодно, считай это платой за помощь, моя госпожа.
– Высокая плата, – бесстрастно отозвалась Корделия.
Он качнул головой.
– Справедливая, – сказал Сетий. – И единственная, что и ты, и остальные согласились бы принять.
Отраженное пламя на мгновение полыхнуло в его глазах.
Они были связаны цепью, прочнее тех, что ковали гномьи мастера – все семеро верховных жрецов, ощутивших прикосновение своего бога. Ощутивших в себе на одно короткое мгновение – эту изначальную силу, право повелевать и изменять мироздание, право жизни и смерти, истоки истины и лжи, бытие всем и собой одновременно – и после этого обреченные на прежнее существование. Этому откровению не было и не могло быть замены в смертном мире; Корделия могла бы рассказать, как ничтожна на самом деле эйфория, даруемая лириумной взвесью, как смешна зависимость от нее по сравнению с пустотой и вечной жаждой, оставшейся внутри после касания бога.
Никто не знал этого, кроме Звездного Синода, что не Тень – иллюзия, а иллюзия – вокруг них, иллюзия красоты, столь отчаянно воссоздаваемая Строителями Уртемиэля, иллюзия ощущений, иллюзия знаний, иллюзия счастья, иллюзия любви. Корделия часто меняла любовников, альтус и рабов, но секс оставался лишь животным мерилом удовольствия; механикой движений, учащенного сердцебиения и кровотока по венам – слияние мужчины и женщины, воспеваемое менестрелями как божественный дар, было таким же обманом, в нем не было ничего от бога, лишь звериное начало, суть размножения.
Изредка всплывали осторожные слухи, что даже Сетий Амладарис уже не столь благосклонен к своей супруге, но Патриция из Амладарисов была безупречна в своих словах и поступках, как был безупречен и ее супруг, и те, кто распространял подобные слухи, обычно вскоре захлебывались собственной кровью в грязных подворотнях.
Но за любыми слухами всегда есть доля правды.
Звездный Синод знал истину, она явилась к ним вместе с первым откровением, и единожды прозрев, они не могли вновь стать слепыми.
Они не могли больше жить иллюзией.
– Полагаешь, это валасслины? – спросила Корделия. Вгляделась пристальнее в узоры на пергаментах, покачала головой, ответила сама: – Нет, иначе бы контроль существовал до сих пор… должно быть некое связующее звено. Возможно, источник? Узел связи между клейменными рабами и носителем воли. Тем не менее, проверить будет сложно; те, что находили мы, были пусты. И тебе не хуже моего известно, что попытки воссоздать подобную связь ничего не дали.
Сетий коротко взглянул на нее и, поднявшись, подошел ближе к камину, замер, заложив руки за спину. В отсветах огня его мантия полыхала кровавым алым.
– Да, результаты проекта неутешительны, хоть Круг Андорала по-прежнему не оставляет надежд, – негромко согласился магистр. – Но думаю, дело не только в источниках, они могут быть простой метафорой. Как и валасслины.
Корделия позволила себе паузу.
Она вспоминала, как год назад спускалась по узкому полутемному коридору в подземельях крепости Иегус, древней обители Прислужников под Марнус Пелл. Выщербленные временем ступени, казалось, крошились под ногами, и женщина скользила затянутой в перчатку рукой вдоль каменной стены, пытаясь создать для себя хоть иллюзию опоры. Оценщик, верховный жрец, шел впереди нее с факелом, сквозь мечущиеся по углам тени, огонь раскаленных жаровен, свист бичей и крики боли, и поступь его была ровной, и голос бесстрастным. И она, Корделия Иллеста, ступила в их лабораторию, одну из тех, о которой не знали ищейки Архонта, где плоть и кровь мешалась с кровью и магией.
Прислужники Андорала перемалывали плоть и кровь в жерновах и плавили в жаровнях, мешали с эликсирами и сырой силой Тени, и собирали в новую плоть и новую кровь, созданную единственно для того, чтобы служить.
Она, Корделия Иллеста, видела там выведенные ими образцы – сильные, выносливые тела, годные для тяжелой работы; они на ее глазах рвали ремни и цепи. Им была позволена осмысленная речь, но почти что отнято осознание личности, потому что рабу не нужна личность – и они говорили про себя «мы, часть одного целого». Им было вплавлено в разум повиновение власти, и особенно – повиновение драконам; «драконы святы, – шептали Прислужники, вжигая в серую жесткую кожу рабов невидимые клейма магии, – и равно вечно святы их жрецы», и рабы повторяли эти слова, не понимая, откуда они пришли. Им было вплавлено отрицание дара силы; потому что рабы не владеют силой, это привилегия владык – и они, словно обезумев, до смерти избивали тех из них, кто волей случая был способен касаться Тени…
Но при всем этом они не были покорны до конца; Прислужники могли бы отобрать у них разум, но Империуму не были нужны скудоумные идиоты. Империуму нужна была верность рабов, абсолютная, совершенная верность, и для этого надо было подчинить себе их волю, довести контроль над ней до этого самого абсолюта и совершенства – но этот барьер уже много лет оставался несломленным.
Корделия на мгновение прикрыла глаза.
– Оценщик отдал бы много за эти знания, Сетий.
– Да, – сухо отозвался Амладарис. – Но проект Круга Андорала должен быть завершен, и чем раньше, тем лучше. Империум силен и един сейчас, но как долго это продлится? Южные варвары упрямы и неистовы, их не смирить ни бичами, ни книгами, чернь невежественна и охоча лишь до наживы, лаэтан грызутся за подачки со стола Магистерия, как псы. Сколько из нас выстоят, если вспыхнет мятеж? Я был на юге, госпожа, ты знаешь, я видел, как это начинается – нам достаточно упустить один момент, и их будет уже не остановить. Но Империум обязан быть сильным перед взглядами своих богов, и мы – его опора.
Да восславится вечно.
Второй после верности богам стояла верность Империуму, и это было сутью и честью, призванием и долгом, этому не искали оправданий и не просили послаблений. И воистину подлинным доказательством избранности было то, что служа древним драконам, Звездный Синод равно служил Тевинтеру, разнося его славу на весь мир, и враги бежали, объятые страхом, перед его знаменами.
– Что ты решил? – коротко спросила Корделия.
Сетий смотрел на пламя.
И она увидела ответ еще до того, как прозвучали слова – покорные его силе тени сложились в силуэт, слишком легко узнаваемый, чтобы ошибиться. Этот образ воспрял, расплескавшись вокруг них по стенам, зыбкий и дрожащий, замер на мгновение и рассеялся вновь случайными бликами, не несущими смысла.
Но мгновения было достаточно, чтобы Корделия Иллеста поняла замысел, и он был настолько же ужасен в своем безумии, насколько великолепно-прекрасен в величии.
Воистину надо было быть первым среди лучших, чтобы даже помыслить о подобном.
О том, что не удавалось никому.
– Золотой Город, – прошептала женщина. – Единосуть изначалья.
Она рывком поднялась на ноги, нервно прошлась из одного угла комнаты в другой – слишком много всего теснилось в груди, сбивчивых эмоций и нелепо-глупых вопросов, необдуманных слов и поспешных действий, но сейчас это было лишним; чтобы понять все, ей нужна была холодная голова и трезвый разум.
Сетий не произнес ни слова, учтиво отвернулся вновь, позволяя ей распоряжаться временем. И лишь когда она спустя несколько минут шагнула к нему, и тонкая рука едва коснулась его плеча, он встретил ее испытующий взгляд.
– Исток всего, – ровно проговорила Корделия, и голос ее был уверенным и спокойным. – Мы все чувствуем это.
Ее собеседник согласно склонил голову.
Постигшие богов и вечно жаждущие вновь этого слияния, магистры Звездного Синода, конечно же, искали их – не могли не искать. Снова и снова спящими они спускались в Тень, глубже и глубже погружаясь в зыбкую недоявь, покуда даже их дар Сновидцев не становился бесполезным. Были глуби, куда не проникнуть, где Тень становилась упругой и неуступчивой, где пробираешься почти вслепую, словно бродя по илистому болоту по грудь в густой и вязкой жиже – один неверный шаг и пропадешь, сгинешь бесследно.
Но они пробовали все равно, упорно шли вперед, упрямо наклоняя головы и жертвуя силой и жизнью – через пустынный ветер, сдиравший кожу, через вечную мерзлоту снегов, через туман и мрак, втекавший в вены чернилами – через все, что бросала в них Тень, стремясь в самые ее недра, туда, где Тень скрывала… что-то.
Источник.
Сердцевину.
Город.
Город, золотые башни, россыпь солнечных искр над домами, пламенные стяги, рвущиеся под несуществующим ветром. Там замкнулась в саму себя сила, Тень и явь; сила, которая касалась их незримым крылом во время мессы, которая вознаграждала их всемогуществом, всезнанием, бессмертием. След ее вел в Город, и они шли по этому следу лучше и упрямей любой натасканной гончей; они, семеро, ощущали его так остро-отчетливо, словно он въелся им под кожу, влился в разум и затопил сердце.
Там, там было средоточие, оттуда истекала мощь, знакомая им, пусть и неуловимо чуждая самой Тени. Но бог всегда иной, бог чужд миру, ибо он – не часть его, он – вне его законов. Этим и отличен он от смертных.
Достигший Города мог бы вобрать в себя эту силу, ее квинтессенцию, стать ее аватаром, ее воплощением в здесь-и-сейчас – не на одно мгновение, но на ожившую вечность. Он мог бы стать олицетворением бога – и кому, как не верховным жрецам, лучшим из лучших, вернейшим из верных, был предназначен подобный дар.
Но Тень была непреклонна, и границы ее законов нельзя было преступить. Золотой Город был в самом ее центре, и добраться туда живому было невозможно.
Просто. Физически. Невозможно.
Никак.
– Многие пытались, – произнесла Корделия Иллеста, не отводя взгляда от собеседника, всматриваясь пытливо и настойчиво, словно пытаясь отыскать какую-то лишь ей ведомую истину. – Талсиан. Партений. Кир Забытый.
Каждый из нас.
В глазах магистра Амладариса отражались пламя и тени, одно сменяло другое, одно обращалось другим и было единственно-верным ответом.
– С каких пор неудачи других стали причиной того, чтобы даже не попробовать, моя госпожа? – тихо, но властно спросил он. – К тому же, если предположения наши верны, подобное имело место быть. Не здесь, не в Тевинтере, еще до того, как люди встретили элвен… но это уже случалось, потому что в той, кого они звали Андруил, жила сила, сравнимая лишь с божественной. Но боги не ходят по земле, это прерогатива смертных.
Корделия понимала, о чем он говорит.
И если только он был прав – если они были правы…
Но все сходилось слишком хорошо.
Если обретенная элвен сила действительно делала возможным этот абсолютный контроль, это подчинение воли – о, как высоко мог бы вознестись Империум! Не было бы нужды остерегаться ни мятежей варваров, ни своеволия черни, ни трусости воинов, ни подлости слуг, ни глупости тех, кто купил золотом или занял по наследству кресла своих отцов в Магистерии. Все было бы сведено к единой власти – власти истинно достойных.
Что во всем мире можно было бы тогда противопоставить ей?
– Я понимаю твои сомнения слишком хорошо, – размеренно произнес Сетий. – И именно поэтому прошу твоей помощи. В одиночку меня почти наверняка ждет поражение, как и всех тех, чьи имена ты называла.
И Корделия Иллеста, бесстрастно глядя в глаза старшего магистра, хладнокровно взвесила преимущества и потери.
И решила, что цель оправдывает средства.
Во всем.
Впрочем, она могла позволить себе быть откровенной – слишком желанной для нее была эта награда; и Прорицательница далеко не была уверена в том, что у нее хватило бы сил отказаться. Магистр Амладарис, постигший в полной мере то же искушение бога, ту же неутолимую жажду, прекрасно знал, что ей предложить.
– Хорошо, – сказала Корделия. – Моя сила с тобой.
Они не скрепляли это согласие ни даром, ни кровью – слова были сказаны, и здесь и сейчас это было равно клятве и было сильнее, чем клятва. То, на что они собирались осмелиться, там, куда они собирались направиться, единственное, что имело ценность – было доверие. Подведет один – оба будут низвергнуты.
Сетий склонил голову в коротком жесте благодарности-принятия; и несколько минут они молчали, стоя рядом и думая каждый о своем. В этом их боги неуловимо сходились – Тайна и Тишина всегда следовали друг за другом.
И, возможно, поэтому Корифея почти легко было назвать союзником и почти легко было ему довериться – но…
Корделия сложила руки за спиной.
– Вдвоем нам не справиться, Сетий. Я более чем уверена, что заключались уже подобные союзы… и, как очевидно, безрезультатно. Твоя сила велика, мой лорд, но даже двух Кругов не хватит, чтобы вскрыть саму сердцевину Тени.
Нужны все, – прозвучало меж слов, застыло в напоенном магией воздухе.
Весь Звездный Синод.
Сила, знание, умения и власть всех семи Кругов, заточенные острием, направленные на одну-единственную цель. Тогда и только тогда у них может быть шанс.
Сетий Амладарис, Корифей Хора Тишины, встретил взгляд Прорицательницы и едва заметно улыбнулся уголком губ.
– Я слишком ценю твою дружбу и твое время, чтобы предлагать тебе безнадежные авантюры, моя госпожа. И не стал бы затевать этот разговор и просить тебя о доверии, если бы все, что у меня было – пустые слова и обещания.
И Корделия вдруг осознала что, возможно, она все еще очень сильно недооценивала его.
Слишком сильно.
В глазах магистра сверкала обжигающая уверенность в победе. Их –общей – победе. И этой стальной воле, этому неукротимому пламени, этому неистовому стремлению, выплавленному, закаленному годами поиска, успехов и неудач, практически невозможно было противостоять – лишь идти следом и гордиться этим правом сопричастия.
Ибо власть и сила, воплотившиеся в смертном мире, говорили его голосом.
– Прочие уже согласились, – сказал Сетий.
Продолжение следует...